Семья Захаровых поселилась в коммуналке как раз перед первым сентября, когда Маше нужно было идти в седьмой класс. Им выделили большую, вытянутую в форме пенала комнату с одним окном. Кровать родителей, Марусина кушетка, её стол у окна, где можно делать уроки, ещё один стол, круглый, обеденный, под бахромчатой, в мелкий рубчик скатертью, люстра под потолком, вытянувшая в четыре стороны, точно калека–паук, свои лапы… Одна стена полностью заставлена шкафами – для одежды, посуды, книг, что привезли с собой Захаровы. Лежит там, в коробке, на самой верхней полке, новогодняя нейлоновая ёлка, рядом — чемоданчик со стеклянными игрушками, мишурой и картонными фонариками, что вырезала Маша в детском саду. Шкафы удачно загораживают пятна на обоях. Давно пора делать ремонт, обновить комнатку, приукрасить её, да всё руки не доходят…
За стеклянными дверцами темно–коричневого шкафчика на пыльных полках красуется фарфоровый сервиз, оставшийся от прежних жильцов — аккуратные чашечки на блюдцах, тарелочки мал–мала–меньше, блюда и салатники, чайник и сахарница. Соседи говорили, что прежняя хозяйка комнаты, некто Алла Макарова, укатила за границу с молодым мужем, практически все вещи оставила тут, на своей прежней жилплощади, разрешила брать, кому что понравится.
Калмыковы, соседи справа, перенесли к себе сервант, приспособили его под телевизор, выломав дверцы и полки посередине, Топчановы сняли с карнизов занавески. Оля Топчанова давно о таких мечтала – глубокого шоколадного цвета, из тяжёлой портьерной ткани, ниспадающие от колец ровными, прямыми складками… Макарова такие могла себе позволить, Топчанова – нет, Макарова путалась с богатыми мужчинами, морочила им голову и тянула деньги, Топчанова жила с мужем – электриком, зарабатывала мало, а жизни хорошей тоже хотела. Её–то тонкие, синтетические шторки просвечивали, ничуть не скрывая от прохожих домашние интерьеры, а расположение квартиры на первом этаже приковывало любопытные взгляды к расхаживающему туда–сюда в трениках и майке Олиному мужу, к их вечерним перебранкам и редким минутам тихого миролюбивого времяпрепровождения. Но теперь–то всё! Теперь жизнь Топчановых спрятана за шоколадными драпировками, и никто не посмеет сунуть в неё нос… И по праву Оля эти шторы себе взяла! Сколько она покрывала Аллочку, когда к той, нарушив привычный распорядок, прибегали мужчины и могли устроить скандал, столкнувшись у ложа своей пассии! Оля выручала, прятала у себя, потом, дождавшись, когда Алла кашлянет, выводила экс–любовника на лестницу, желала всего хорошего и закрывала дверь. За такие дела плата должна быть ещё выше – минимум золотыми украшениями! Но Оля согласилась всего лишь на шторы, три пары Алкиных туфель, два костюма и картину на стену, где было изображено, как у какого–то шале сидели дамы и пили, оттопырив мизинцы, чай из маленьких чашечек.
— Уууу! Дармоедки! — грозил им, когда был выпивши, Олин муж, Аркашка. — Работать идите! Я вот уставший, вкалывал весь день, домой пришёл… — горько жаловался дамам пьяный Аркадий, — а тут тушёнка с картошкой. Слабо вам так жить? Нееее! Не смогли бы! Сломались бы, как щепки! А я нет! Мне чаёв ваших не надо! Я и за так жить согласен!
Тут он обычно бил по стене, где висела картина, кулаком, в своей комнате вздрагивала Маша, ручка выводила в тетрадке по русскому языку испуганную загогулину, Маруся лихорадочно стирала её ластиком, терла до дырки, потом, обозленно пнув по стене в ответ, вырывала страницу из тетради, закусывала язык и переписывала всё сначала.
Дядя Аркадий довольно крякал. «Свои люди за стеной теперь живут! Поддакивают!» — пояснял он дамам на картине и, чокнувшись с каждой по отдельности, выпивал…
Захаровы жили небогато, мать – продавец в универмаге, отец физик–строитель, ничего лишнего они себе позволить не могли. Машке давали деньги на мороженое, но не более. Одежду Маруся донашивала за детьми маминых знакомых, что–то, конечно, покупали, часто мама сама шила ей юбки и платья сама.
Швейная машинка обычно просыпалась в их доме к праздникам – Новый год, 8 марта, Машин день рождения… Ирина заранее занимала денег у сотрудниц, шла в «Ткани», выбирала материал, долго стоя перед прилавком в магазине и мучая продавца просьбами дать потрогать «вон тот отрез, в мелкий цветочек… Нет, давайте посмотрим эту, нежно розовую… А может бирюзу с серебряными полосками?..» Женщина за прилавком равнодушно приносила всё, что требуется, потом отрезала по размеру выбранный кусок, заворачивала в бумагу и бросала покупательнице.
— Маруся! Ты посмотри, что я купила! — радостно забегала в комнату Ира, обнимала дочку и, осторожно развернув покупку, набрасывала уголок ткани Маше на плечико. Машка была худенькой, невысокой, шить на неё легко, да и все фасоны подходили, фигурка уж очень была хороша! — Ну? Нравится? По–моему очень даже неплохо!
Маруся кивала, вертясь перед зеркалом, а потом, подкравшись к матери сзади и схватив её, тёплую, в одной комбинации, переодевающуюся за дверцей шкафа, спрашивала:
— Мам, а кусочки останутся? Мне для куколок бы…
— Останутся, не переживай. Всех оденем!
Дело в том, что у Маруси был кукольный домик. Нет, не так. Дом! Настоящий двухэтажный дом из фанеры, сделанный для неё одним искусным мастером, папиным знакомым. В домике было по три комнаты на каждом этаже. Дверцы, окошки – всё открывалось и закрывалось. Мебели было столько, что Маше и не снилось – кроватки, шкафчики, тумбочки с ящичками… Был и столик со стульчиками, их Маша сама покрасила масляной краской. На столике — вышитая скатерка, на полочках гостиной Маша из картонки сделала книжечки, разложила красиво, каждый день переставляла, любуясь кукольной жизнью. В её домике жила семья. Вот такая же, как у неё самой – мама, папа, дочка. Куколок прислала из–за границы папина двоюродная сестра. Маленькие фарфоровые головки с кудряшками, тело на шарнирах, пластмассовые туфельки и ботильончики. Платьев только было мало, да и у кукольного папы костюм совсем поистрепался от частой носки. Он у Маши был очень занятым – то уходил на работу, то уезжал в командировку, то ещё куда–то… Недостаток одежды решался пошивом новой. Ира шила Марусе, Маруся – куклам. В свои тринадцать она уже сносно делала выкройки, подгоняла по фигурке, могла придумать что–то своё, интересное и игривое, как раз для жительниц кукольного дома.
Маша уже не ребёнок, вроде бы и не солидно в куклы играть, но нет, это совсем другое! Фанерный домик – это миниатюра её семьи, только как будто в идеале. Большие комнаты, просторная кухня, посуда, которую Маша делала сама из глины – всё как будто из параллельной реальности, из мечты.
В новом Марусином классе была девчонка, которая вот так, ну или почти так, жила. Это Виктория, Викусик, как звали её подружки–подпевальщицы. Вика, заносчивая, сильно завышающая себе цену девчонка любила быть главной, а все остальные должны были подчиняться ей. Парни должны таскать её сумку, подружки — давать списывать и никогда не лезть впереди неё в столовой.
Маша этого не знала. В первый же день она перешла Викусику дорогу у раздевалки. Маруся так спешила переобуться, что случайно оттолкнула от прохода Вику и протиснулась внутрь раздевалки – большой клетки с черными, завитыми прутьями, отделяющими вещи седьмых классов от всех других.
— Ты что?! — Вика даже опешила от такого обращения. — Куда прёшь, новенькая?!
Маша то ли не расслышала, то ли сделала вид, отвернулась, стала переобувать ботинки, вынув из мешка стоптанные туфли.
— Нет, вы только посмотрите, и в этом она собралась по школе ходить?! — язвительно заметила Виктория. — Я такие вчера на помойке видела, какой–то дом ломали, вот и выкинули. Не оттуда ты их притащила?
Девчонки за её спиной засмеялись. Маша, наконец поняв, что происходит, хотела что–то ответить, но прозвенел звонок, все побежали по лестнице наверх, Вику оттеснили старшие ребята…
Маша училась не то, чтобы отлично, но хорошо, быстро завоевав авторитет среди учителей. Но учёба для неё была не главное.
Быстро сделав уроки, она, пока родители были на работе, садилась на пол, открывала дверцы домика и жила той сказочной жизнью, которая могла быть только в её мечтах. Куклы ходили гулять в парки, меняли наряды по тридцать раз на дню, устраивали балы и дарили друг другу дорогие подарки. Мама, папа и девочка, точь–в–точь Машина семья, очень любили свои комнаты, украшали их и следили там за чистотой. Только вот в гости к ним никто не приходил. Они, как и сама Маша, только недавно поселились в новом городе, никого тут не знали…
Однажды, когда родителей еще не было дома, Маша забежала домой после уроков, чтобы переодеться и пойти кататься на лыжах. Дверь в комнату была приоткрыта. Девочка заглянула в щель.
На полу, у домика, лежал на своём огромном пузе сосед, Аркадий Топчанов, дергал ногами, согнутыми в коленках и теперь смешно возвышающимися двумя вытянутыми грушами, собранными у сустава большой набухлостью, а руками передвигал мебель в Машином игрушечном замке.
— Ребят, ну кто так ставит? У окна такие вещи не должны маячить, выцветет дерево, пятно некрасивое появится. Мы, давайте–ка, ваш шкаф вооот сюда! — Толстым, неуклюжим пальцем Аркашка передвинул что–то на втором этаже. — А кровати надо поубористее! Хи–хи! Что у вас вообще за кровати такие, полтора человека влезут!.. Или ты, хозяйка, муженька своего, как меня моя, на длинном поводке держишь? Хи–хи — кха…
Аркадий закашлялся, вздрогнул, услышав, как за его спиной передвинула стул Маша, попытался быстро вскочить на ноги. Но не получилось, он только перекатывался с боку на бок, раскачивался, потом, опершись о Марусин стол и кряхтя, встал на коленки.
— Извини, Маш, я тут это… Ну какой у тебя дом! Какой дом!.. Я тут немного… — он покраснел, смущенно отвёл глаза, забормотал что–то, но видя, что девочка улыбается, замолчал, еще больше смутился. — Ну я пошёл… Я чего приходил–то… Нам родня орехов прислала, вот, на стол я положил кулёк. Угощайтесь, соседи!
Он уже почти дошёл до двери, но остановился, оглянулся и пожал плечами.
— А я бы в таком доме не смог… Не по мне…
— Почему? — удивленно стала таращить глаза Маша.
— Ну… Я привык к простому, а эти все коврики, диванчики… Я, до того, как в нашу комнату въехать, жил за городом. Дом у нас был деревенский, работали в колхозе, вечерами да по выходным по своему хозяйству суетились. Корова у нас была, умничка, Полинкой звали, молоко давала вкуснейшее! Мать возила продавать на рынок, все хвалили. Так вот, зима была суровая в тот год, мороз как вдарил в декабре, так и не отступал до марта. Много скотины померзло. И наша Полинка захворала. А корова в хозяйстве, Маруся, это всё – и молоко, и сметанка, и масло можно сделать… Так я её в дом привёл. Ну да, запах, грязь была, А я в сенях ей оборудовал загончик, как в старину делали, пока коровник с отцом утепляли. Вот бы она все эти обои да половички потоптала, пободала… Но она ж живая, скотинка наша… В один вечер легла, дышит через раз, простудилась Поля наша. Так мать её своей шубой прикрывала, новой, между прочим. Купили на день рождения, ни разу не надевала, а на корову кинула… И платья там такие не носились бы… Но тут дело личное, кому что нравится… Ты бы в таких хоромах жила?
Маруся пожала плечами, оглядела их с родителями комнату, погрустнела.
— Да. Я бы жила… Наверное…
— Ну значит и будешь, как время подоспеет! — кивнул дядя Аркадий и, потоптавшись, ушёл, еще раз кивнув на орехи.
Большие грецкие орехи выкатились из кулька и красовались на скатерти своими серо–коричневатыми скорлупками. Орехи Машка любила, а еще любила из их скорлупок делать кораблики и запускать их вместе с отцом в Москва–реке.
Когда Ирина пришла домой и нашла в ящике «щелкунчика» для колки орехов, вся семья села за стол, Витя раскалывал, Маша вынимала ядрышки, а Ирина укладывала их на большую тарелку. Потом ели с мёдом и чаем, смотря по маленькому телевизору какой–то концерт… И в кукольном домике тоже было чаепитие. Маша даже представила, что и там горит люстра, освещая всё семейство за столом…
А через неделю дядя Аркаша принёс Марусе две фигурки – деревянную коровку и петуха.
— На вот, мож кто из твоих жильцов в сельском хозяйстве толк знает? Ну это я в молодости вытачивал, думал, детям подарить, да не вышло…
Маша кивнула, дождалась, пока Аркадий уйдёт, и тут же пристроила новых героев своей сказочной жизни рядом, в картонной коробочке из–под пирожных…
Потихоньку у Маши появились подруги, она приглашала их к себе пару раз. Девчонки, быстро сделав уроки, обычно принимались рассматривать кукольный домик, просили разрешения поиграть. Маша не возражала.
Девочки ходили к Марусе тайком, так, чтобы Вика не догадалась, ведь она Машку не любила, значит, никто не должен был с ней сближаться!
Проговорилась случайно Лена, полненькая девочка, которая приносила в школу конфеты, такие, какие любит Вика, и тогда над толстушкой никто не смел смеяться, она была под покровительством. Ленка с таким восторгом рассказывала соседке по парте о том, как была в гостях, что Виктория не могла проигнорировать это.
— А я тут у Машки была, мы географию делали, — рассказывала, сидя на подоконнике и болтая ногами, Леночка, — ну, комната, конечно, маленькая, я вообще не знаю, как они там живут, но вот домик её, девочки… Это класс! Я бы тоже такой хотела! Как из сказки!
— Ой, ну что там у этой Машки может быть?! — презрительно кривилась Вика, — Судя по её шмоткам, там что только не с помойки тащат. Рюкзак её один чего стоит. Наверное, от деда остался.
Вика засмеялась, девчонки, что стояли рядом, тоже заулыбались, закивали. Только Ленка насупилась, отошла в сторону. С Викой ей в авторитете не тягаться, но домик у Маши и правда замечательный! И сама Машка человек добрый, открытая такая, улыбается всегда. Вроде и живёт не ахти, а как будто каждому дню радуется…
Это умение радоваться малому Марусе передалось от матери, а той от дедушки. Ирина выросла в деревне, дом на три семьи, удобства во дворе, баня, в которую набивалось всё женское население избы, разговоры, шутки, брань, голые, без прикрас, тела, пар и висящий над всем этим аромат хвои, которую стелила бабушка на пол в предбаннике… Где уж тут изысканности разместиться? Но Иришка себя никогда ущербной не чувствовала. Из бани с матерью придут, а в избе, за столом, уже мужчины сидят – кто со смены, кто перед сменой, друзья–приятели, все о чём–то разговаривают, спорят, гудят, водка стоит в графине… Вечерами тоже шумно, ходят, едят, смеются. У Иры был отгороженный уголочек, шторка вместо двери. А за шторкой – вся её жизнь. В чемодане под кроватью — игрушки, на полочке – книги. Ира много читала. Убогость, простоту обстановки, её окружающей, девочке компенсировали чужие жизни, описанные в книгах. Улёгшись на кровать и ничего не замечая вокруг себя, Ирка читала, скользила глазами по строчкам, а душой – по чужим судьбам…
Ирина выросла, дом в деревне оставила родне, уехала учиться, вышла замуж, но богатой не стала. С мужем поездили по городам, а как Маша подросла, перекочевали в Москву, чтобы девчонка могла потом поступить в институт. Деревенские смеялись, мол, за хорошей жизнью поехала, да прогадала. Но Иринка на них не обижалась. Им с мужем хорошо, Машу на ноги поставят, тут вопросов даже никаких нет, а то, что в комнатёнке пока ютятся – так это временно. Мужу от работы обещали квартиру в новостройке. Да, придётся доплатить, но всё равно хорошо.
И вроде теперь жизнь наладится. Вырваться бы только из коммуналки…
… — Маш! — Вика нагло окликнула одноклассницу. — А ты вот это платьице за кем донашиваешь? За бабушкой?
— А что? — улыбнулась Маша. — Ты, Викочка, видимо, журналы модные не смотришь. Такое было в последнем номере «Бурды», но там выкройка тебе будет маловата. Если хочешь, приходи, мама под тебя тоже разметку сделает, сошьёт.
— Что? Чтоб какая–то продавщица мне платья шила? Марусь, ты зазналась что–то! Да и журнал–то, видимо, от бабушки остался, последний был, да века другого! — вскочила с подоконника Виктория. Ей мать, Евгения, либо покупала одежду в ГУМе, Маше такая и не снилась, либо отец привозил шмотки из Франции. Половину обновок мать продавала знакомым, вторую половину оставляла Викусе и себе, так что кустарное производство семьи Захаровых её совсем не интересовало. Но обида на дерзкую Машу засела глубоко. Ишь, посмела при всех укорить Вику в незнании современной моды!
Мальчишки загудели, зацокали языками, кивая на Марусю, мол, во даёт, без году неделя в классе, а уже коготки выпускает!
— А ну молчать! Идите лучше, вот, отнесите! — зло гаркнула на них Виктория, сунула одному из парней в руки свою сумку с учебниками и повернулась к Маше.
— Ну–ну! Ты смотри, не загордись, в скатёрке–то своей!
Маруся почувствовала, как краснеет.
— Кондратьева, Захарова в класс! — окликнул их учитель географии. — Устроили тут собрание!
Девочки, толкая друг друга локтями, пошли за педагогом. Вика улыбалась, Маруся же, опустив в пол глаза, старалась не смотреть на одноклассниц. Расцветка платья была не очень удачной, это правда, мама сумела достать только такую ткань, но всё уверяла дочку, что так сейчас модно…
Придя домой, Вика нашла в журнале именно такое платье, как было на Машке, только, пожалуй, сшитое из другого материала, более плотного, поэтому все выточки и складки лежали чётче, от чего наряд смотрелся более дорого по сравнению с Машиным. Но тем не менее… Эта Машкина мать, хоть и продавец в универмаге «Юбилейный», а мастерица…
Виктория теперь постоянно задиралась к Марусе. То у неё на щеке грязь – очень смешно, то она наконец–то получила «тройку», тоже повод повеселиться, то порвались колготки – вот неряха!
Маша терпела, старалась не обращать внимания. Мама говорила, что надо доучиться, получить аттестат, что это очень хорошая школа, а все проблемы с учениками скоро исчезнут.
Один раз, Машка, не выдержав насмешек по поводу своего старого зимнего пальто, толкнула Вику в раздевалке, та ответила тумаком, завязалась драка. Одноклассники загалдели, кто–то позвал учителей…
Потом, стоя у директора в кабинете, обе красные, как раки, девчонки ждали прихода родителей.
Первой прибежала Ирина, увидела расплывшийся под Машиным глазом синяк, заохала, принялась тискать дочь, но Маруся отстранилась, велев маме не позориться, сесть на стул.
Лучше бы Ирина вообще не приходила! Старое платье, рейтузы, потому что мама очень мерзла зимой, сапоги с разошедшейся молнией, на голове гулька, в мочках ушей давно заросли дырочки от сережек. Те сдали в скупку года два назад, когда нужно было купить Маше новую кровать.
Ирина всё причитала, хваталась за голову, что–то лепетала. Она совсем потеряла голову! Лучше бы вызвали отца!.. Маша стояла и, глядя в окно, думала, что кукольная мать в её домике другая – она держится с достоинством, она разумна и на неё приятно смотреть. А Ирина…
Евгения Кондратьева приехала чуть позже. О её приходе возвестил стук каблучков по коридорному линолеуму. Секретарь предусмотрительно открыла перед Евгенией дверь, кивнула директору, тот предложил Жене сесть и начал разбор драки.
Машка украдкой рассматривала Викину маму. Волосы уложены красивыми волнами, на шее золотая цепочка с каким–то кулончиком. Симпатичная кофточка очень хорошо сочетается с длинной юбкой, из–под которой видны кожаные сапожки. И никаких рейтуз! Колготки, капроновые, прозрачные, легкие и элегантные.
Машина мама пахла так, как будто ты прямо сейчас стоишь в отделе порошков и шампуней. Этот запах запоминаешь раз и навсегда, как только побываешь в магазине бытовой химии: мыло, зубная паста, мятный приторный аромат, который то и дело прокрадывается в твою ванную, когда ты чистишь зубы…
Евгения пахла вкусно, чем–то сладким, нежно–цветочным, будто снова лето, и ты бежишь по дикому лугу, а потом, упав, притягиваешь к себе бушующее разнотравье, любуясь через соцветия на голубое, чистое небо…
У Викиной матери был шарм. Да! Вот точно это слово и необходимо здесь. Странно, но самой Виктории это не передалось. Она старалась копировать маму, но не выходило, может мала ещё…
— Дык я не поняла, кто мою девочку–то избил? Знаете, это ни в какие ворота не лезет! Я срываюсь с работы, а у меня, между прочим, смена еще не закончилась, бегу, и вы мне ребенка вот в таком состоянии показываете?! Маша, кто так тебя?
— Вы не кричите, Захарова, тут драка же была, обоюдно все пострадали. Вот у Виктории Кондратьевой ребро болит, — показал директор на специально вдруг скрючившуюся вбок Вику.
— Ах это та самая Вика, да? Та, что мою кровиночку обижает! Маша мне мало что рассказывает, но вот отцу жаловалась, что есть в классе какая–то злая и заносчивая девочка. Вы её мать? — Ирина посмотрела на Евгению.
Маруся закатила глаза, Вика усмехнулась.
Евгения Васильевна же, положив ногу на ногу, выпрямилась, гордо ответила:
— Да, я мама этого ребенка. Знаете, пока вы не сказали, я ничего не знала. Раньше никто не жаловался. Виктория, что произошло? Я могу вызвать мужа, но, может быть, попробуем уладить всё сами? В чем у вас дело?
Евгения умела держать внимание зрителя, расставляла акценты во фразах, добавляла паузы, хорошо владела лицом, изображая разные гримаски.
— Я прошу сказать правду, девочки. Если выяснится, что драка была по вине Захаровой, то я буду вынужден её отчислить. В нашей школе такого никто себе не позволяет! Тем более бить Кондратьеву! — разошёлся директор.
— А что она, особенная? Если обижала, то моя Маруся спуску не даст! Так, дочка? И пальтишко, вон, порвали, где ж я новое сейчас куплю, а?! Совсем загнали в угол! На работе не платят, все только «завтраками» кормят, в школе одежду прямо на ребенке рвут, что дальше–то?! Нет, я вас спрашиваю?! Знаете, я в управление ваше пойду, я добьюсь!..
Ира уже давно перестала довольствоваться тем, что имеет. Дома виду не показывала, боялась, что муж начнёт ругаться на неё, а вот здесь, среди чужих людей, сорвалась. Надоело занимать у подружек, чтобы купить что–то дочке, надоело проходить мимо витрин магазинов и знать, что ничего из этого ты себе никогда не купишь. Всё не так! Не за этим она в город ехала, замуж не за этим выходила! Часть денег посылали родителям, опять минус. Муж Виктор даже диссертацию защитить не может, получает какую–то мизерную зарплату, зато думает, что научный работник, а на самом деле мальчик на побегушках у какого–то профессора…
А эта, что сидит рядом, поди, не на свои средства живёт! Такие всегда при богатеньких мужьях. Дипломат какой–нибудь или руководитель в крупной организации, не меньше!
— Ну что вы смотрите?! Что ты, Маша, головой мотаешь? Ты мне рот не затыкай! Живут на нашей шее вот такие, а их дети нашим еще и синяки под глазом ставят!
Ира вдруг расплакалась. Вика испуганно посмотрела на неё, потом на Машу. Та пожала плечами.
Евгения же, вспыхнув, схватила дочь за руку и потащила её к выходу.
— Извините, но оскорбления я слушать не буду. Но если ещё раз эта девочка, — тут Женя ткнула пальцем в сторону Маруси, — дотронется до моей Виктории, то я буду разбираться не здесь, а в других местах, где следят за порядком! Это понятно?
Директор растерянно кивнул. Ирина рыдала уже не стесняясь, Маша, отвернувшись, мечтала провалиться сквозь землю, а Вика шла за матерью совершенно выбитая из колеи. Она впервые видела, что женщина может вот так плакать, некрасиво кривя губы и вытирая нос рукавом пальто. «Это ж до чего надо себя довести?!» — подумала она словами матери и села в машину. При водителе мать ничего спрашивать не будет, а там можно что–то придумать. Подрались и подрались, бывает…
Маша и Ирина молча шли домой. Ира чуть впереди, Маруся за ней. Мать икала после истерики, от которой ей дали успокоительное в кабинете директора. Маша пыталась отвлечься, вспоминая считалки, но ни одна не шла на ум.
— Ну как же так, Маша?! — вдруг запричитала снова Ирина. — Я тебе всё, я всю себя. Вот как теперь быть? Где я деньги на пальто возьму? Может дом твой кукольный продать, а? Он забавный, можно сторговаться. Столько места освободится! Точно!
Маша остановилась как вкопанная.
— Мама, ты что?! Это же от подарок, это моё! — замотала она головой. — Не дам!
— Не дашь? — усмехнулась Ира. — Значит что? Папе продавать свой фотоаппарат? Или мне вещи какие? Ну откуда у нас деньги на твои обновки? Я уже всем на работе должна, за тряпки эти никак не расплатиться! Я же все хочу, чтобы ты модная была, чтобы выглядела как все, а ты?!
— Мама, а может тебе работу поменять? Другие же зарабатывают, а мы?!
Ирина остановилась, строго посмотрела на дочь, а потом, покачав головой, прошептала:
— Другие воруют. У нас в отделе все воруют, а я нет. Они при деньгах, а я при долгах. И у Кондратьевой твоей родители тоже воры! С чего у обычных людей такие виды, а? Одного золота на ней, как на царице. Жулики, сразу видно! А мы не такие, мы хорошие. Живи, Маша, честно, тогда себя уважать не перестанешь. Поняла?
Маруся буркнула в ответ что–то и зашагала вперед…
Отец был уже дома. Посмотрев на весьма потрёпанный Машин вид, он покачал головой, потом улыбнулся жене:
— Ир, я тут зарплату принёс. Только там сотруднику одному собирали, на свадьбу. Я тоже отдал. Но нам хватит, я всё рассчитал…
Он протянул Ирине деньги, та взяла бумажки, пересчитала, а потом усмехнулась.
— Рассчитал? Хватит нам, да? Свадьба там у кого–то? Да сколько же вы из меня соки–то пить будете, а?! Машке пальто теперь новое надо, еду надо, а второй родится, я его на какие деньги буду одевать?! — закричала она, ткнув себя в живот.
— Что? Ир, погоди, что ты говоришь–то? — опешил Виктор. — Кто второй?
— Да теперь уже не важно! Всё, сил моих больше нет!
Она бросилась к шкафу, вынула чемодан, стала кидать туда свои вещи, потом, задев Машин домик ногой, развернулась и пнула его так, что фарфоровые головки кукол отлетели, разбившись на кусочки, а створки окошек хрустнули и острыми занозами впились ей в ногу.
— Уууу! — застонала Ира. — У! Жизнь проклятая! Больно–то как!
Она схватила чемодан и, прихрамывая, ушла.
Маша, секунду назад стоящая соляным столбом, бросилась ей вслед, стала вешаться на плечи, просить прощения, уговаривать остаться…
Но Ира только оттолкнула её. Она давно искала повод, чтобы уйти. Она его нашла, придумала, вытянула из пустоты. Теперь можно и дверью хлопнуть. Свою жизнь Ира давно не любила, не любила мужа, дочка тоже казалась ей обузой. Растаяла радуга, осталось хмурое небо. А так жить Ирина не хотела…
— Ничего, Марусь… Ничего, проживём! — обхватив трясущуюся дочкину голову руками, шептал Витя.
— Она вернётся? — подняла на него глаза Маша.
Мужчина только пожал плечами…
Разрушен домик, сломаны куклы, порвались шторки на окнах, нет больше стола и глиняной посуды. Маша все выбросила. Она как будто повзрослела за один вечер. Только петушок и деревянная корова так и стояли на полочке, напоминая об уютной мечте, что разлетелась щепками по комнате…
Неделю, пока сходил синяк с лица, Маша не появлялась в школе. Ей звонили, она бурчала, что заболела, потом подошло время весенних каникул, о Маше все как–будто забыли.
Об Ирине она с отцом не заговаривала. Это стало запретной темой. Все делали вид, что ничего не случилось, просто мама уехала в длительную командировку.
— Марусь, а давай в кино сходим? — предложил в середине каникул Виктор. — Я не знаю, правда, что там сейчас идёт, но какая разница!
Маша, вот уже дней семь не выходившая на улицу, кивнула…
В тот день их увидела Вика. Она, переминаясь на асфальте в легких замшевых туфельках, случайно встретила Машку с отцом на бульваре. Они шли, ели мороженое, все перемазались и теперь хохотали, дергая друг друга за воротники. Прохожие оборачивались, улыбались. Кажется, смешинки, вылетев из Машкиного рта, разбились на сотни тысяч лучиков, умылись в лужицах талого снега и теперь бабочками взлетели вверх, делая чуточку счастливее всех вокруг.
Голос у Марусиного отца был зычный, хрипловатый. Такими голосами в кино разговаривают капитаны дальнего плавания. Но этот щуплый мужчина был совсем не такой. Всклокоченный, обросший щетиной, лицо какое–то серое… Про таких Викин папа говорил, что это угнетаемый рабочий класс и рекомендовал им выпросить у профсоюза путёвку на море.
Маша скакала вокруг отца, дразнила его, а он, взбрыкивая, раскидывая ноги и смешно рыча, бежал вперед. Полы его пальто развевались потрёпанными крыльями, клетчатый шарф, обмотанный вокруг худой шеи, бился по коленкам, а шапка, выпав из кармана, упала на асфальт, прикинувшись коричневым котёнком.
«Вот теперь придётся кричать, что уронили шапку…» — с досадой подумала Виктория. Она ждала у подъезда маму. Та должна была зайти к подруге в гости, быстро что–то отдать, а потом они с Викой поедут на такси в ресторан, к отцу. Но почему–то стоять вот так у большого, с башенками и арками здания оказалось очень скучно, а видеть веселую Машу в сером пальтишке и беретике, идущую в обнимку с отцом, было неприятно. Завидно стало как–то… Викин папа по улицам не ходил, не ел мороженое, не смеялся. Он ездил, посещал, выступал, осчастливливал своим присутствием общество, а дома чопорно сидел за столом, требуя от Викуси чистого английского произношения, а от матери манер королевы. Да, он их обеспечивал, более чем! Вика имела всё – кукол, сумки, одежду, дорогую обувь, отдых летом у моря. На столе даже зимой были фрукты, клубника со сливками. На жилплощадь тоже грех жаловаться — большая квартира, у девочки своя комната, светлая, с тюлем и занавесками, с лакированной мебелью и зеркалом во всю дверь, большой письменный стол цвета слоновой кости, лампа в виде француженки со шляпой–абажуром на голове… В ящичке стола – шкатулка с золотыми украшениями. Виктория это всё ценила. Но вот так хохотать посреди улицы, прыгать в лужах и крутить в воздухе шарфом, распугивая голубей, тоже была бы не против…
— Эй! — не очень громко закричала Вика. — Шапка! Да что же такое! Не слышат…
Она подошла, подобрала с тротуара головной убор, поморщилась, потому что впитавшаяся в вязаную шапку грязь испачкала её светло–бежевые перчатки, позвала Машу еще раз.
Одноклассница оглянулась, заскользила глазами по стоящим у дома фигуркам людей. Её отец тоже остановился, что–то спросил, потом заметил в руках незнакомой девчонки свою шапку, кивнул, поспешил навстречу.
— Вот, ваше! — Виктория протянула находку, стараясь не смотреть на Машу.
— Спасибо! А мы, видите, заигрались! — виновато протянул Виктор. — Маша, кто это? Вы знакомы?
— Мы учимся в одном классе. Меня Викой зовут, — вдруг благосклонно пояснила Виктория.
— Подруги? Как хорошо! Маша, что же ты не здороваешься?! — удивленно посмотрел мужчина на дочь. — Тем более, смотри, тезка моя! Меня Виктором, её Викторией зовут! Очень приятно!
— Привет, — сухо буркнула Маша. — Пойдём, пап, нам некогда же!
Она схватила мужчину за локоть и потащила прочь. Она прекрасно знала, что Вика заметила всё – и грязные папины ботинки, и его выцветшие брюки, и что пальто у него заштопано по шву на левом рукаве… Опять опозорились перед этой задавакой, опять будет дразнить, а Маша не выдержит и… Но мама уже ушла, второго раза не случится. А вот отец… Нет, ну куда он от Машки уйдёт?!..
Маруся, когда спускались в метро, оглянулась. Рядом с Викторией стояла её мать, Евгения, как всегда ухоженная, в красивом костюме. Они сели в такси и проехали мимо. Виктор тоже оглянулся, задержавшись на лестнице, но тут его толкнули, он потащил Машу за собой вперед, чуть не кубарем скатившись вниз.
— Так я не понял, Вика твоя подруга? — перекрикивая шум идущего в тоннеле поезда, спросил Витя, наклонившись к дочкиному уху.
— Нет. Она жуткая задавака. Дочка какого–то большого начальника, вот и зазналась. Она задирается ко мне, но я даю ей отпор! — улыбнулась Маруся. — Давай забудем про неё. Смотри, наша остановка!
Дочка рванула его за руку, выскочила из вагона, Витя поспешил за ней, споткнулся, ударился коленом о гранитный пол станции.
— Пап! Ну пап, все же смотрят! — покраснела Маруся, помогая отцу подняться.
Ей иногда было за него стыдно. Он неловкий, неказистый, неухоженный, иногда говорит всякие пустые возвышенные нежности, не думая о том, что их услышат соседи, он может выйти на балкон и громко читать стихи, а потом кивнуть кому–нибудь на улице, поздороваться, спросить о погоде…
Соседи старались не спрашивать, куда делась Ирина. Все и так слышали ссору. А через недель пять в комнату к Захаровым постучалась соседка Ольга, извинилась, что отвлекает, ведь Маша как раз делала уроки, кивнула Виктору и попросила его выйти в коридор.
— Витя, вы меня извините, конечно, но я тут вашу жену видела. Она с мужчиной шла под ручку. В соседнем переулке я их обнаружила, проследила, куда направились. Она вам изменяет, Витя! Какой кошмар! А ещё она в положении! Живот не виден особо, но у меня на это прямо нюх! Чей же это ребёнок?
Виктор пожал плечами, поблагодарил Ольгу за сочувствие, просил никому больше не рассказывать. Но на следующее утро о событиях у Захаровых знала вся коммуналка. Болтливая Оля за варкой каши не стерпела, поделилась новостями. Все с состраданием смотрели на Витю, пришедшего сварить себе кофе, вздыхали, потом дядя Аркадий ударил кулаком по столу так, что звякнули стаканы на полках.
— Ну и ничего! И женим! Я тебе, Витя, такую бабу найду! Такую бабу! — он покачал головой, покрутил перед лицом соседа кистями рук, но Виктор только покачал головой:
— Спасибо, но я уж как–нибудь сам. Извините!
И ушёл, держа в руках пустую чашку…
… — Маша! Захарова! Да подожди ты! — Виктория догнала одноклассницу после уроков, перегородила ей дорогу. — Говорят, у тебя мать пропала! Правда это?
Маша зажмурилась. Это звучало странно – «пропала». Что она – собака или кошка?! Или, может, хомячок?
— Нет, неправда, — отрезала девочка. — Не лезь не в своё дело!
— Это она из–за той нашей ссоры, да? — не отставала Виктория. — Говорят, у неё прямо в кабинете директора истерика была… А что такое–то? Вроде ничего такого…
— Я не хочу говорить о ней. Она ушла от меня. От нас с папкой. У неё должен родится ребенок, но она ушла.
— Маш… Маш, ну может всё наладится? Хочешь, я попрошу папу её найти? Я помогу!
Вика чувствовала, что виновата, не во всем, но доля и её участия тут есть. Пусть Ирина бы сорвалась позже, на любом другом проступке дочери, но она же сделала это именно после Викусиных подковырок и драки…
Зачем Вика это делала? Да просто чувствовала, что Маша какая–то другая, она не смотрела с восхищением на одноклассницу, не стремилась покориться ей, она жила чем–то другим. И это могло привлечь других девочек, а Вика бы осталась одна… А одной страшно. У Вики никогда не было друзей. И не из–за её характера, а просто потому, что все вокруг были простыми, а она все думала, что надо найти подружку позаковыристей. Пока не нашла…
Евгения после той беседы в кабинете директора долго о случившемся не говорила. Она тогда была слишком резкой, унизила маму той девочки, обидела наверное… Надо бы извиниться. Женя даже нашла их телефон, этой маши и её родителей, но подошедшая к аппарату женщина сказала, что Ирина там больше не живёт, ушла… Значит, Маша осталась только с папой, а это тяжело. Вика жестокая, она и подраться ещё один раз сможет, с неё станется…
Позвав как–то дочь к себе в комнату, Евгения велела ей сесть на стул и слушать.
— Вик, ты не знаешь, наверное, но я же не всегда так жила.
— Как так?
— Ну вот в достатке, привольно, одним словом, дорого. Твои бабушка с дедушкой, мои родители, рано умерли. Мы жили в посёлке, особо лечиться им было некогда. Отец на товарной станции работал, вагоны разгружал, мама стрелочница. Мы обитали в маленькой каморке, считай, что вот эта моя комната, только еще плита стоит и умывальник. Я сбежала оттуда, как только получила паспорт. Просто собрала вещи и уехала. Я училась на вечернем, днём работала стенографисткой. Я снимала угол в комнате. Вместе со мной там жили ещё три девочки. Но зато в той квартире была ванная, батареи работали зимой, и не стучали за окнами электрички. Это казалось мне раем. Мы с девчонками ходили в кино, иногда ели мороженое, на четверых по очереди носили одни сапоги, если надо было бежать на свидание, платье праздничное тоже было одно, потом, правда, хозяйка квартиры сшила нам каждой по строгому платью–футляру, благо талии у нас были тонкие, а бедра не такие выпирающие. Вот в нём, в своём синем, как форма на железнодорожных станциях, платье я познакомилась с твоим папой. Он был у нас начальником. А ведь совсем молоденький, бойкий. Все девушки от него млели, а выбрал он меня. Мне просто повезло. Его стали продвигать по всяким линиям, он поехал за границу, взял с собой меня уже в качестве жены. Он достиг того, что мы имеем сейчас. И я благодарна ему. А ещё я очень боюсь, что вдруг окажусь в той же нищенской жизни, которую проживала раньше, которую, как я понимаю, переплывают сейчас эта Маша и её семья.
— От Машки мать ушла. Говорят, что к другому мужчине, — выпалила Вика и внимательно посмотрела на лицо матери.
Евгения теперь не была для неё богиней. Она была просто женщиной, которая, как раньше говорили, «составила своё счастье», удачно вышла замуж.
— И что, получается, мам, ты сама бы так и была никем? И если бы у папы не было денег, то мы тоже жили бы в коммуналке? — уточнила Вика. — Мне бы тоже угадать с мужем, да?
— Вика, да не о том речь! Я знаю, мне рассказали, что ты над той девочкой насмехалась, что она не так хорошо одевается, выглядит как–то менее богато. Да и вообще говорят, что ты в школе себя ведешь очень вызывающе, что всех подчиняешь себе…
— Врут, мама! Все просто завидуют и врут! — быстро замотала головой девчонка.
— Так вот, Виктория, если еще раз ты посмеешь унизить кого–то, ты, я тебе обещаю, окунёшься в такую трущобную жизнь, что мало не покажется. Пока что ты не добилась в этой жизни ничего такого, что бы давало тебе право кичиться своим положением. Это всё твой отец. Он наша скала, за которую мы прячемся. Так не позорь его, пожалуйста.
— А ты? Ты добилась чего–то, чтобы указывать мне? Получается, что тоже нет! — обиделась Вика.
— Я стала женой, матерью. Я ни разу не подвела твоего папу, даже если он, как мне казалось, был не прав. Есть такое искусство, Виктория, быть мудрой женой. Я его постигаю, медленно, но старательно. А уж то, что я твоя мать, поверь, даёт мне право, как ты это называешь, «указывать» тебе, как жить. Такова миссия родителей. Да, я попала «из грязи в князи», но и это надо уметь делать, чтобы голова не закружилась.
— Ну окей. Что–то ещё?
— Да. Пригласи Машу к нам, пожалуйста. Если она сейчас живёт без матери, то, возможно, у неё есть какие–то трудности, то, о чём не спросишь у отца… Надо бы помочь…
Маша пришла к Кондратьевым в субботу. Вика наврала, что ей надо помочь с геометрией, что она не может пойти к другим ребятам или учителю, потому что никто так не разбирается в уроках так, как Маша. Та не поверила, но поняла, что Вика просто хочет помириться. Она жутко испугалась, когда узнала, что от Машки ушла мама…
— Евгения Васильевна, — представилась Викина мама. — Но я думаю, можно просто тётя Женя, если тебе так удобно.
Она встретила девочек в спортивном костюме и тапках с меховыми помпончиками. На голове, как будто вышла из арабской сказки, чалма, лицо чистое, без косметики, а от этого совсем не строгое, даже помолодевшее.
— Я тут затеяла сырники печь. Девочки, не поможете? — высунулась она из кухни, когда геометрия была сделана.
— Мам! Какие сырники?! Я не умею! — возмущенно ответила Вика, а Маруся, вскочив, гордо сказала:
— А я умею. Пойдём!..
Вечером они пили чай с румяными сырничками и вареньем из жимолости, они смеялись, слушая рассказы о детстве Евгении, смотрели какой–то фильм. А потом пришёл с работы Викин муж. Он протянул Маше коробку.
— Это вам, юная барышня. Надеюсь, угадал. У вас, насколько я знаю, скоро день рождения. Так пусть мы будем первыми, кто поздравит!
Маруся испуганно открыла крышку.
Фарфоровые куколки, одна краше другой, размером чуть больше, чем предыдущие, очень милые и изящные, смотрели на неё и улыбались.
— Спасибо… — прошептала Маша, отвернулась.
— О, нет–нет! Не надо! У нас для тебя еще один сюрприз, но для этого мне будет нужен помощник. Виктор, зайдите, пожалуйста!
В прихожей показался Марусин отец. Он втащил в квартиру что–то больше.
— Ну, Вик, Маш, смотрите, как?
Девочки распахнули дверцы. Перед ними опять был домик, деревянный, на колёсиках, со съемной крышей и открывающимися окошками. И комнат стало побольше, был даже гараж.
— Это всё сделал Виктор, я только помогал. Он у тебя, Маша, очень мастеровитый, талантливый. Жень, пока девочки всё это рассматривают, покорми нас, пожалуйста. А пахнет сырниками, да? Но нам что–то мясное!
Евгения Васильевна улыбнулась и пригласила всех к столу. Девочки отказались. Они втащили домик к Вике в комнату, расставили мебель, сделали наскоро подушечки, одеяльца. Из пластилина налепили посуды.
— Ты чего улыбаешься? — насупилась Вика.
— Не знаю, — пожала плечами Маруся. — Просто ты какая–то другая. Была раньше одна, а теперь новая. Сейчас ты очень хорошенькая!
— Ну спасибо! — надулась Виктория. Роль хорошей девочки удавалась ей нелегко, приходилось сдерживаться. Но потом, когда их с Машей дружба окрепла, Вике и самой понравилось быть новой. Маша стала её первой подругой, настоящей, равной, строгой. Она ругалась с Викторией, если та опять становилась заносчивой провокаторшей, она выручала на экзаменах, плакала над первой несчастной любовью и искала вместе с Викой ромашки на школьном дворе, чтобы погадать. Она опять построила свой домик, домик внутри себя, где бы жила её душа. Там было уютно и нежно, там был папа, Вика и много других людей. Не было там только мамы. По ней Маруся скучала, вспоминала стрёкот швейной машинки по ночам, а потом перед глазами вставала та мама, которая кричала и била Машиных кукол. Её надо простить, понять как–то. Но пока Маруся этого не делает, не получается. Может быть позже?..
Виктор развелся с Ириной. Она даже не пришла на суд. Потом он видел её один раз, она шла с коляской, рядом вышагивал какой–то низенький, коренастый мужичок с перстнями на пальцах. Ирина, вжав голову в плечи, семенила за ним, поправляя сползающий с плеч кашемировый платок. Виктор видел, как они подошли к подъезду, как Ирина сама втянула коляску по ступенькам наверх, а её новый муж, не оглядываясь, прошел вперед. Витя хотел, было, подбежать, помочь, но Ира, заметив его, только покачала головой. У неё теперь тоже свой, отдельный домик. В нём только одна фарфоровая фигурка, мужская. Остальные герои – тряпичные куклы, им не надо помогать, иначе они покажутся фарфоровому хозяину слабыми, он выкинет их и заменит на другие… А Ире так не надо. Она хочет жить хорошо…