— Ну вот, Тонечка, приехал, встречай, как говорится! — Фёдор Петрович по–хозяйски осмотрел прихожую, поцокал языком.
— Что? Что не так? — Антонина Викторовна замерла с его курткой, которую хотела развесить на «плечиках» сушиться. Дождь льёт вот уже третий день, а Федя, как обычно, без зонта. Он всегда говорил ей, что проходит аккурат между каплями, но может быть раньше так оно и было, ведь в юности Фёдор Петрович был худощавым, поджарым парнишкой, но теперь немного уже расплылся, нарастил благородный жирок и вряд ли мог делать подобные вещи.
— Да лампочки! Я так и знал, что будет неярко! — покачал он головой, тыкнув пальцем в трехрожковую люстру под потолком. — Чего ж ты не сказала, я бы привез другие. Ох, дурёха ты моя, дурёха!
Он сгрёб стоящую в платье и фартуке Тоню, прижал к себе и неловко поцеловал.
— Да я как–то и не замечала… Горят и горят… Главное, что это ты делал! — умилилась женщина, погладила гостя по спине. — Ну, переодевайся, всё чистое я в комнате на стуле повесила, увидишь. А я на кухню, затеяла голубцы, вот ты как раз пробу снимать приехал!
— Ах, голубцы, вы мои голубцы! — довольно пропел Фёдор, сунул ноги в приготовленные для него тапочки, пошёл в спальню. А там всё по–старому, будто и не уезжал. На тумбочке – его книга. Закладочка лежит хорошо, сразу заметно, где остановился. В чашке водичка налита, свежая, с лимоном. Фёдор перед сном любит попить, а то сон не идёт. На подоконнике подаренная им герань, пушится светло розовыми соцветиями, тянется к солнышку. На кровати плед приготовлен. Иногда Фёдор мерзнет по ночам и, стесняясь прижаться к Тоне своими холодными ногами, укутывается в шерстяной плед. Тогда становится уютно, спокойно, сон сразу же мягкой ватой облепляет уставшее тело, голова проваливается куда–то в подушку, хочется улыбнуться, но сил уже не нет, уж больно томно на душе, вязко…
Федя медленно снял пиджак, повесил на стул, потом галстук – туда же, рубашку скомкал, бросил на пол. Он не терпел въедливого запаха чужих сигарет, а на работе так и пропахнешь весь, пока настоишься в приёмной у директора.
Секретарь Соня, София Андреевна для всех, но для Фёдора просто Соня, курила сама и позволяла делать это ожидающим. Директор, Николай Фомич, тоже не гнушался посмолить, тем более что работа у него нервная, сумбурная, тысячи проблем надо решить за одну минуту, а тут еще из других городов звонят, требуют чего–то… Все курили, а Федя – нет. Он находил успокоение в другом – в Тоне. Вот сейчас закончится рабочий день, будут подписаны все бумаги, папки ровной стопкой лягут на столешницу, обтянутую зеленым сукном, выключится в кабинете свет, и Федор Петрович поспешно покинет рабочее место, нырнет в метро, дальше бегом по эскалатору, налево по переходу, потом по лестнице, расталкивая прохожих, и в электричку… Здесь можно остановиться на миг, отдышаться, вспомнить, что просила купить Тонечка, прокрутить в голове план на завтра и выскочить на десятой остановке, прямо у ее дома – красного кирпичного здания в три этажа с уютным козырьком перед дверью. Немного квартир, все жильцы тихие, нет сумятицы, вносимой детьми, велосипедами, басами, сотрясающими мозг подростков, или брани «неблагополучных» пар. У Тони всё чин чином, всё удачно – и дом, и этаж, и окна, встречающие первые лучи солнца, щурясь тяжелыми, с изысканным кружевным узором шторами. И сама Тоня – очень удачная, не требовательная, простая, ласковая, уютная женщина…
Фёдор почувствовал прорывающийся в щель под дверью аромат с кухни, поспешил застегнуть на поросшей кудряшками груди байковую рубашку, натянул тренировочные штаны, носки же, подумав, отложил в сторону.
— Надо сказать Тоне, чтобы такие больше не покупала, резинки передавливают сосуды, а это вредно… — подумал он, кивнул стоящей за стеклянной дверцей книжного шкафа фарфоровой кукле и пошел умываться…
Стол был уже накрыт, дымились на тарелке голубцы, Антонина, румяная, от чего–то развеселившаяся, колдовала над заварником. Федя любил чёрный, крупнолистовой чай определенной марки, обязательно с облепиховыми ягодками и чуть–чуть шиповника. И класть всё это в пузатенькое фарфоровое нутро чайника нужно было в строгой последовательности, дабы масла, ароматы и бог весть что ещё перемешалось именно так, как полагалось.
— Садись, ешь. Я сейчас, — подмигнула женщина, сняла фартук, села напротив.
Ели сначала молча, оттягивая чуть–чуть уголки рта, чтобы остудить слишком горячие кусочки угощения. Сочная начинка исходила паром, капустные листы тонкими блестящими от сока обертками постепенно вскрывались, будто показывая младенца, только что рожденного, скукоженного, но от этого такого желанного…
Наконец Антонина сделала паузу, положила вилку и нож на тарелку, подняла глаза на гостя, вздохнула и тихо спросила:
— Надолго?
В голосе ее слышалась надежда, волнение, тревога и радость от того, что Фёдор Петрович уже здесь…
Фёдор прищурился, раздумывая, что ответить.
— Недели на две. Пока будем тут решать… А дальше, говорят, в Тверь отправят. Там филиал у нас, надо проконтролировать…
Он никогда не рассказывал, чем занимается фирма, что он контролирует, зачем ездит по городам и весям, будто неприкаянный. Надо – значит надо!
— Ой, как хорошо! На две недели! — эхом повторила Тоня. — Тогда сходим в театр. У нас тут мюзикл приезжает, я так хотела, чтобы ты со мной сходил! И ещё думала, может на зиму солений закупить, чтобы потом не таскать. Ты бы сходил со мной, а? И так, просто… Приятно!
Она улыбнулась, залилась довольным румянцем. Две недели – срок большой. Надо что–то придумать на работе… Антонина чуть нахмурилась, но потом сообразила себе больничный, уже решила, кому из знакомых терапевтов позвонит, будет словесно нижайше кланяться, лепетать благодарности и обещать выздоравливать как только, так сразу…
— Мюзикл? Ну можно сходить! А что, хорошо ты придумала! — кивнул Фёдор, вытер губы салфеткой, откинулся на стуле и слегка оттянул резинку на поясе штанов, давая брюшку свободно расправиться после сытного ужина. — С соленьями погоди. Мне друг один обещал собственного производства отдать банки. Там и огурцы, и патиссоны, и кабачки – всё, что душе угодно. Жена у него крутит их тоннами, он и раздаёт.
— Жена… — протянула Тоня. — Спасибо, тогда подожду. А может и нам…
Она не договорила, заметив, как скривился Федя, совсем переменился в лице. Исчезла только что разлитая по лицу румяная истома, вертикальная складочка пролегла между бровями. Запретная тема! Запретная!.. Ох…
— Прости, прости! Не буду больше, просто… Просто… Да ладно, чай? Я тут зефира наделала, будешь?
Фёдор глянул на устланный пергаментом противень. На нём – аккуратные, белые, точно снег, маковки зефира. Антонина делает его сама из яблочного пюре, выходит очень вкусно.
— Не откажусь. Налей–ка мне большую чашку. Хочется сегодня долго чаёвничать…
И они сидят до десяти вечера, разговаривают, пьют чай, а за окном бьется тонкими спицами дождь. Он иногда врывается в приоткрытую форточку. Тогда по воздуху летят его мелкие частицы, оседают на скатерти, на плечах Тони, на зефире, но никто этого не замечает. Им, Тоне и Феде, всё равно, у них романтический вечер, такой, каким он может быть, когда тебе уже давно не двадцать, но рядом любимый человек, и мир от этого прекрасен и чист, как первый снег…
Антонина сообщила на работе, что заболела. В кадровом отделе посмеялись, но уточнять название болезни не стали, и так понятно – «фёдоромания».
Утром, пока Тоня стирала, Федя сгонял за новыми лампочками, и вот уже прихожая освещена до самых дальних уголков, кажется даже просторнее, чем есть на самом деле. Дальше – посмотреть утюг, тот что–то барахлит, настроить телевизор, а то каналы разбежались, расползлись, как объяснила Тоня, после скачка электричества.
Фёдор любил, чтобы определенные программы были на своих, строго определённых кнопках. Это удобно и предсказуемо, это правильно. А по–другому – плохо и вызывает раздражение…
Потом вместе смотрели футбол. Тоня тихо ойкала, когда та команда, за которую «болел» Фёдор, забивала гол соперникам, ойкала и когда происходило наоборот. Федя смотрел строго, качал головой, топал ногой, но чуть–чуть, без всплесков отчаянной досады или злобы.
Любовь к футболу – от отца. От него же ненависть к крикам и выраженным телодвижениям при просмотрах. Федин папа «болел» от всего сердца – кричал, улюлюкал, толкал сидящего рядом с ним сына, замахивался на мать, если невовремя прошла, загородив экран, ругался с судьями, отпускал шуточки в адрес команды противника.
— Петенька, потише! — уговаривала Федина мама.
— Да как же можно, Аня?! — искренне удивлялся Пётр. — Тут же игра! Это тебе не песочница, это судьбы решаются!
И замирал, наблюдая за воротами, потом бил кулаком Феде по спине, тот кривился, но помалкивал. Футбол – святое!
«Не нравится? Значит ты не нашенский, на Соловьев!» — твердил отец. А быть «неСоловьевым» не хотелось…
Тоня всё понимала, не мешалась, но и одного Федю на оставляла, всегда рядышком сидела, сочувствовала. Всего две недели они будут вместе, так и минуту жалко потерять, сидя в другой комнате, даже секунду!..
Ездили на карьер, Тоня загорала, ловя последнее тепло, Фёдор Петрович в сторонке занимался атлетическими упражнениями. Выходило неуклюже, но Антонина все равно смотрела с восхищением, кивала, подбадривала.
А вечером пили чай из чашечек с Мадонной, разговаривали о высоком, об искусстве, вспоминали вчерашний мюзикл, смеялись над нелепыми сценами.
— Нет, не умеют сейчас любовь играть! Не умеют, Тонечка! — качал головой Федя, заедая оладушки вишневым вареньем и облизывая масляные губы большим мясистым языком.
— Тебе не понравилось совсем? Скажи, совсем? — грустно спрашивала Антонина. Ей–то было так хорошо, такими красивыми показались актеры, нарядными их костюмы, да и голоса нерядовые…
— Честно? Да. Но я был с тобой, так что пустяки! — мужчина улыбнулся.
Иногда Федя убегал «по работе», улаживать какие–то дела. Филиалы, офисы, конторы – он был везде и всюду, заключал, расторгал, приезжал домой… Слово–то какое – «ДОМОЙ», к Тонечке, с большим портфелем, там пачки бумаг, важных документов… Она протирала вечером кожаный, цвета красного вина портфель тряпочкой и ставила на видное место, а потом улыбалась себе в зеркало…
Фёдор был совершенно обычным, среднестатистическим, каких тысячи ходит по грешной земле, но Тоня его выбрала и теперь держала крепко–крепко, боясь, что он убежит, растворится в текущей мимо жизни, а она останется одна.
Они познакомились в автобусе. Тот дернулся, Федор припал на Тонину ногу, извинился, а она, стиснув зубы, чтобы не хлынули от боли слезы, кивала, мол, ничего страшного. Но выйдя на улицу, поняла, что идти нормально не может. Фёдор Петрович выскочил за нею следом, не слушая возражений, помог дойти до дома, потом до квартиры, потом навещал несколько раз, а потом остался пожить…
Тоне сорок семь, она не чурается таких поворотов судьбы, коль уж «по–правильному», по традиционному у нее не получилось. Был жених – ушел в армию, вернулся другим человеком, вот просто совершенно чужой, на Тоньку и не смотрел… Потом Антонина долго шарахалась от любых намеков романтических отношений, работала, вечерами вышивала. Она была в этом деле мастерицей, даже потом купила себе вышивальную машину. Дорого, но зато такая красота получается, что дух захватывает! Потом случился роман с коллегой по работе, но до свадьбы не дошло. Мужчина уехал на Сахалин, звал с собой Антонину, но она отказалась. Тогда сильно болела мама, оставить ее было не на кого… Поначалу созванивались, писали письма, потом всё реже… А через год Тоня узнала, что ее кавалер женился на другой. Опять было горе, подружки утешали, как могли, молясь, чтобы у Тоньки наконец всё наладилось. И вот это, кажется, случилось.
У Тони есть дом. В доме есть очаг, у очага она, зрелая, уютная в своей простоте женщина, а дрова к этому очагу подносит ее мужчина, Фёдор Петрович Соловьев. И да и Бог с ними, с этими свадьбами, пусть молодежь время на это тратит… А Тоне и так хорошо.
Две недели пролетели как один день. И вот уже убраны в шкаф пышногрудые «Мадонны» на боках тонкого фарфора чашечек, отглажена голубая, строгая рубашка, куплен в дорогу новый носовой платочек, начищены ботинки, а Фёдор стоит в прихожей и, вздыхая, прощается с возлюбленной.
— Ой, подожди! Ты же телефон на тумбочке оставил! Сейчас! Сейчас принесу! — Тоня срывается с места, бежит в спальню и хватает Федин сотовый – большую, одну из первых появившихся в продаже «Моторол», с антеннкой и крупными кнопками. — Ты только не выключай, хорошо? Я буду звонить! Я волноваться буду! — шепчет женщина, прижавшись к кудрявой под отглаженной рубашкой груди Феди. Он гладит Тоню по голове, по покатым, мягким плечам, вдыхает легкий запах ее духов и чувствует, как кружится голова, как тянет его уже выбежать на улицу, глубоко вздохнуть и опрометью бросится дальше по жизни…
Тоня постояла у окошка, наблюдая, как Фёдор Петрович, пропустив вперед женщину с огромным веником лаврового листа, залезает в салон автобуса, потом задернула штору и позвонила на работу.
— Всё, девочки, завтра выхожу, выписали… — тихо шепчет она и идет поливать фикус. За своими радостями она совсем забыла про цветок…
… — Ну, приехал, встречай! — сказал кому–то Фёдор Петрович по телефону, вышел на платформу вокзала в Твери, поднял повыше воротник своей куртки, посмотрел на часы. — Успеваем, Аринушка, успеваем!
Сегодня, прямо с корабля на бал, они с Ариной идут на балет. Кавалер, конечно, не при параде, но Ариша сказала, что это ничего, уж простит один раз…
Он садится в такси, велит ехать к Академическому театру. Водитель кивает, молча заводит мотор, трогает с места. Но тут Федя спохватывается. Цветы! Надо же купить цветы!
С огромным букетом алых роз, как любит Ариночка, он появляется у ступенек театра. Она его уже ждет, зябко поводит плечами. Вечер уже совсем слизал яркий закат с высокого, чистого неба. Колонны театра устремляются высоко к звездам, освещенные жёлто–белым цветом, будто сам Акрополь возродился здесь, на русской земле, чтобы покорять сердца обывателей.
— Добрый вечер, дорогой! — Арина, чуть привстав на мысочки, целует своего спутника в щёку, потом легким движением вытирает следы помады с его кожи. От неё пахнет дорого, изысканно – мускусом, жасмином, пачули. На шее – жемчужное ожерелье, подарок матери, платье, темно–синее, бархатное, выгодно подчеркивает округлости фигуры, прячет чуть полноватые, одутловатые на щиколотках ноги. Туфли на танкетке, дань скорее удобству, нежели красоте, тоже темные, почти черные, завершают образ.
— Ты восхитительна! Ну что, пойдем? — Фёдор, гордый, расправивший плечи, ведет Арину внутрь, в вестибюль, дальше в зал. Там уже многолюдно, переговариваются шёпотом, обмахиваются программками.
— Ты надолго? — взяв его за руку, спрашивает Арина, но не смотрит на лицо своего спутника, а наблюдает за сценой. Её спектакль только начинается, сколько же в нем будет действий?
— Недели на две, как получится…
— Хорошо! Это очень хорошо! Я как раз сдала недавно рукопись, теперь можно выдохнуть и заняться собой! — улыбается Арина.
Арина Викторовна редактор одного местного издательства. К ней, талантливой и скрупулёзной, всегда обращаются, если нужно быстро и качественно «причесать» чье–то произведение. Ариша никогда не отказывает, через ее руки прошло много рукописей, которые теперь лежат на полках книжных магазинов, надев на себя жесткие глянцевые обложки с красивыми картинками. Отец завещал Арине квартиру, всю коллекцию своего антиквариата и талант. Если бы она хотела, то сама написала бы такой роман, невозможно было бы оторваться. Но… Но о чужих жизнях писать неинтересно, а о своей – больно. Это как раздеться при всех на площади… Стыда не оберешься…
Арина, пока училась в институте, встречалась с преподавателем. Их роман яркой вспышкой прокатился по институтским годам, кометой с длинным, огненным хвостом. Та комета спалила в Арине всё – чувство своего достоинства, любви к себе самой, гордости за своё существование, а еще право стать продолжательницей рода. Профессор оказался плодовит, Ариша не убереглась, этого ребенка рожать не стала, а потом и других не смогла…
Она уехала из родного города, лечилась уже в другом месте, хотела сменить фамилию, но отец запретил.
— Зацепинские еще никогда не падали духом! Фамилия – наше всё! — твердил он, свято веря, что происходит от княжеского рода…
Дух Арины спрятался где–то глубоко внутри, затаился. Она опозорена, осквернена, и винить, кроме себя, некого. Надо жить дальше, только о личном полагается в таких случаях забыть!
Но Фёдор Петрович напомнил. Он приехал к ним в издательство по каким–то своим делам, увидел Арину, подметил и винтажные сережки, и умение гордо вскидывать голову при знакомстве, и белизну кожи, и… Словом, Арина была мысленно возведена им на пьедестал. Да там и осталась, по соседству с Тоней…
… После балета поехали к женщине домой. Арина предлагала ресторан, но Федя устал с дороги, хотел домашнего уюта и тепла.
У Арины уже было всё подготовлено – запеченная курица, картошечка в фольге со специями, как Фёдор любит, салатики, закуски, бутылочка хорошего красного вина…
— Ты богиня! Богиня! — шептал Фёдор, качая головой. Перед глазами всплыли голубцы, но их образ растаял, уступив место горящему в бокале темно–бордовым напитку. Всё стерлось, перемешалось, закружилось, точно балерина всё еще крутила фуэте и никак не могла остановиться…
Утром был завтрак с крепким кофе и булочками, намазанными маслом, потом прогулка по городу, катание на повозке, запряженной тройкой гнедых.
— Именно так княгини должны проводить своё время в обществе любимого мужчины, не правда ли? — кокетливо улыбалась Арина, Фёдор кивал. Весь банкет сегодня за её счёт, ему немного неудобно, но это скоро пройдёт…
Вечером они опять напьются и станут говорить о Юнге и Аристотеле, о Фрейде и вездесущей энергии, о грешном змее и легкомысленной Еве, они будут спорить о высоких материях, а утром пойдут покупать зонтик, потому что на улице опять моросит, а Фёдор своим так и не обзавелся.
Мужчина опять будет убегать на пару часов, «улаживать дела», неся в руке свой винного цвета портфель, а Арина – ждать, смахивая пыль со старинных скульптур и ваз, рассматривая себя в зеркале и улыбаясь от счастья…
Дня за три до отъезда, собираясь отойти по делам, Фёдор случайно забыл свою «Моторолу» на столике в гостиной. Закрутился, так спешил, что чуть не вышел на улицу в тапочках. Арина вовремя окликнула его, кивнула на ноги.
— Они не идут к твоим брюкам, дорогой…
Федя уставился на розового цвета тапки с заячьими ушами, которые нацепил сегодня с утра.
— Ой, и верно. А может так пойти? Ну а что?! — лукаво усмехнулся он, облизал губы своим толстым, мясистым языком и переобувшись, застучал подошвами по лестнице.
— До скорой встречи! — крикнула вслед Арина. Он не ответил…
Телефон звонил несколько раз, сначала Арина не слышала, потом стеснялась взять трубку, думала выключить, но потом подумала, что это могут искать Фёдора с работы, решилась и нажала кнопку приёма вызова.
— Федя! Феденька, как хорошо, что я до тебя дозвонилась! Тут по дешевке огурцы маринованные продают, в трёхлитровках, брать, как думаешь? — кричала в трубку Тоня. — Сколько? Я тогда машину возьму, такси. Ну? Что?
Арина сглотнула. Маринованные огурцы она любила, Федю тоже.
— Извините, но Фёдор Петрович забыл телефон, он не может ответить… — пролепетала она.
— А вы, должно быть, его секретарь, Арина Викторовна? — перешла на шёпот Антонина, найдя тихое место в стороне от рынка.
— Ну… В каком–то смысле… А кто говорит?
— Антонина. Вы ему передайте, что я возьму три банки.
— Антонина Викторовна? Надо же, какое совпадение… — Ариша села в кресло, некрасиво вытянула вперед ноги, бедра расплющились, растянули трикотажное платье, приняв форму галифе.
— В чем? В чем совпадение, дорогая? Извините, он что, тоже купил банки? Как обещал? Плохо слышно что–то…
— Нет. Совпадение в том, что вы, Антонина Викторовна, его секретарь…
Тут бы бросить трубку, разреветься отчаянно, выть и кидать с балкона Федины вещи. Но… Но Арина не стала. Она взрослая женщина, так что истерики закатывать?! Устроившись поудобнее, она сообщила, что Фёдор убежал по работе, вернется только к вечеру, что она к нему ровным счетом никаких претензий не имеет, в неверности не обвиняет, просто хотела бы познакомиться с Тоней поближе.
— Вам совершенно нечего бояться, — пожала Арина плечами. — Я не ревнива, да и мы с вами в равном, так сказать положении. Вы вот где живете?
Тоня назвала свой небольшой городок.
— А я в Твери.
— Я знаю, Федя именно туда и покупал билет… — протянула Тоня. Она сидела на лавке во дворе, мяла в руках кончик кожаного пояска, а у ног стояли в сумке три трёхлитровые банки с огурцами. — Извините, а он хорошо ест? Вы там его не закармливайте, пожалуйста… — всхлипнула она.
— Ну… Да, вы правы, он набрал пару лишних килограммов, я тоже заметила. А у вас что было в меню? — Арина вся обратилась во внимание.
Тоня простодушно рассказала и про голубцы, и про борщ, и про торт «Наполеон» собственного приготовления.
— Вы что?! С его холестерином?! Это же верная смерть! Хорошо, что вы позвонили сейчас! Я почищу НАШЕГО Феденьку, обещаю! — закрыв глаза, поклялась Арина.
— Нашего? То есть вы… — не договорила Антонина, всхлипнула еще раз.
— Ну да. И тоже Викторовна, представляете?! А это вы купили ему такую удачную сорочку?
— Да… По распродаже…
— Вы молодец! Я год уговаривала сходить в магазин, обновить гардероб, он ни в какую. А тут – прямо помолодел.
— Ой, а у вас там есть хорошие пальто? Ему бы пальто на осень, а то совсем куртка эта потерлась. У нас, к сожалению, одну ерунду в этом сезоне привезли… Еще бы майки посмотреть и носки, он говорит, что жмут ему… — Тоня выпрямилась, нахмурилась. Что там еще Федьке надо? Может, исподнее?
— Есть, завтра сходим, — согласилась Арина. — А что с обувью, вы не знаете?
— Нет, вот этого не знаю… Ариночка, а давайте, я вам пришлю наволочку на подушку? Я как раз сейчас заканчиваю. Там олени на фоне заката.
— Да вы мастерица, душа моя! — улыбнулась женщина. — Но с чего вдруг? Мы же как–то вроде конкурентки…
— Ой, бросьте! Бог велел делиться. Да и, откровенно говоря, было бы, чем. Так, от безысходности его принимаю у себя. Ни на что не надеюсь, в моём случае хоть какое счастье… Рукастый, головастый, ножи поточит, лампочку вкрутит, сантехнику опять же чинить может… Ну и приятно, всё же мужчина…
Арина на минуту задумалась. А почему она с Фёдором? Да всё потому же, только признаться себе в этом страшно.
— Я полностью разделяю ваши взгляды, дорогая моя! И нечего тут стесняться!..
Они проболтали с час, перескакивали с темы на тему: что Федя ест, пьет, что любит смотреть по телевизору. Потом перешли на то, что в нем раздражает. Сошлись на брюшке, ушах и манере оттопыривать нижнюю губу.
— Никогда не готовьте ему тефтели! — вдруг опомнилась Тоня. — В томатной подливе. Его от этого сыпет.
— У нас такое было с грейпфрута. Ох и намучалась я с его чесоткой! — отрезав себе кусочек сыра, сообщила Арина. — Тонечка, душа моя, а может, нам встретиться? Интересно поговорить вот так, вживую!..
… Фёдор пришел к ужину. Арина улыбалась ему, угощала салатами и поила минералкой, а потом предложила сходить в магазин.
— Зачем, Аринушка? Тебе что–то нужно? — осведомился мужчина, откинувшись на спинку стула.
— Нет, я хочу сделать тебе подарок. Давай купим тебе солидное пальто!
— Ой, ну я даже не знаю… Не сезон пока…
— А когда будет сезон, ничего уже не продадут. Поехали!..
…Тоня стояла в прихожей с Фединым портфелем в руках и разглядывала пальто. Темного цвета, воротник–стоечка, карманы внизу, без пояса. Всё, как она хотела! Дорогое наверное… Но сидит отлично, в плечах прямо обворожительно!
— Обновка? — улыбнулась женщина.
— Да, вот купил по случаю. Да ерунда это всё! Как ты? Что нового? — Фёдор отвернулся, стал раздеваться.
— Ничего, всё как обычно. Надолго ты? Недели на две?
— Ну да… Соскучился я по тебе, Тонечка… Ох!
Федя обхватил ее, прижал к груди. Тоня слушала, как бьется его сердце, чувствовала, как горячат его ладони поясницу, но сегодня это не радовало. Она вдруг поняла, что смотрит на Фёдора как на великовозрастного сына, только и всего…
— Приехал уставший какой–то, синяки под глазами. — шептала Антонина в трубку, когда Фёдор ушел в ванную. — А пальто идеальное, Ариночка! Просто замечательное! Вы и сама, наверное, идеальная! — не удержалась Тоня.
— Была б идеальная, давно замуж бы позвали. Второй сорт я, Тоня. Ты там его не маринуй долго, пусть едет в свою однушку в Подольске, нечего!
— Жалко, ведь опять всякой ерундой будет питаться…
— Ну смотри, как хочешь.
Арина пожала плечами. Фёдор, заявись он к ней сейчас, был бы изгнан тут же! Или нет? Она опять засомневалась…
…Федя ел, спал, Тоня всё куда–то увиливала, ну сходили на рынок, купили ей новые кастрюли, ну в кино пару раз сидели. Федя лез целоваться, но Антонина отворачивалась, похлопывая его по коленке.
— Знаешь, Тонечка, мне надо срочно уехать… Так сложились обстоятельства… — доев сырники и облизав от сгущенки ложку, сообщил он.
— Что так скоро? Пожил бы еще!
— Да надо в другой город смотаться, а потом сразу к тебе! — уверил ее Федя.
— Ну хорошо… Так что, мне больничный закрывать? — деловито переставляла посуду на полке Тоня.
— Да, я думаю, да. Но в следующий раз задержусь подольше, обещаю! — чмокнул он губами Мадонну на чашке, бросил в рот кусок сахара и встал. — Пора! Поезд…
… Тверь встретила мужчину плаксиво, с холодным ветром и тонким ледком под ногами. Пару раз поскользнувшись, Фёдор теперь осторожно брел по дороге. Такси не приехало, теперь надо тащиться самому…
Арина удивленно, даже недовольно встретила его в прихожей, помогла снять пальто, пощупала руки.
— Да ты весь замерз! Иди в ванную, а я пока соображу, что поесть! — засуетилась женщина. — Пижаму фланелевую возьми в шкафу.
Федя послушно побрел в спальню, открыл шкаф, вынул выглаженную и аккуратно сложенную пижаму, повернулся и замер.
На его подушке была надета новая, красочная, вышитая гладью наволочка – олени на фоне заката. Где–то он такую видел! На рынке что ли?..
Уже в душе он вспомнил, где видел этих оленей. У Тоньки…
— Я думаю, тебе стоит поесть и уйти, — ловко раскатывая тесто для пельменей, сообщила Арина.
— Да как же?! — растерялся Фёдор. — Как–то глупо! Ты просчиталась! Да кому ты будешь такая нужна? — зарычал он, но осекся под её уверенным взглядом. — Арина, милая, ну прости, я зря так сказал. Не гони! Я же в тебе… Я же в вас нуждаюсь! Я ведь никому не нужен на этом свете!.. Матери был не нужен, она меня избегала, отец в строгости держал, не любил тоже. А вы… Вы как два огонька же! Познакомились? Ну и хорошо! Теперь…
— Федя, ты не султан, и у нас не горем. А Тонечка действительно очень хорошая женщина. Я думаю, если ты освободишь место рядом с ней, то найдется достойный человек.
— А ты? — прошептал Фёдор.
— И у меня всё будет хорошо, — кивнула Арина. — Я напишу книгу. О себе, о тебе, о нас с Тоней. Может, кому–то поможет. Согрелся, доел?
Мужчина кивнул.
— Тогда извини, я занята. Хочешь, оставайся, переночуй. Завтра мне на работу к восьми…
… Он приехал в свой город рано утром, злой, уставший и с портфелем. У того оторвалась ручка. Опять жить одному, питаться тем, что сам себе сварганил, снимать гостиницу в командировках, казенное добро за твои деньги… Эх…
Как они узнали друг о друге?! Как? Мобильник! Это всё он – бесовское изобретение!
Фёдор хватил телефон об пол, тот разлетелся на кусочки…
… Тоня в милом, с пальмовым рисунком платье придерживала шляпу, так и норовившую соскользнуть с головы и полететь высоко, к мелькающему в небе дельтаплану. Там, на дельтаплане, прищурившись и крича во весь голос, летит с инструктором Ариша. Это ее детская мечта. Сбылась…
Женщины на курорте вот уже пятый день, а впереди еще двадцать таких же сочных, сладких, солнечных дней, пропитанных морской солью, ароматом йода и цветков магнолии. У Тони и Арины много общего, сотни тем, которые нужно обсудить, а самое главное – у них впереди жизнь, которую они только–только начинают любить саму по себе, без дополнения в виде Фёдора. Этому тоже надо учиться…
… Антонина вышла замуж через полгода. Головокружительный роман с соседом перешёл в крепкие семейные узы. А она и не знала, что за стеной живет такой интересный мужчина, была слепа, шла на свет Фёдора, тыкалась в его грудь, а надо было поменять курс…
Арине оказалось сложнее выбрать себе дальнейший путь. Она, как и обещала, написала книгу, ставшую достаточно известной и любимой читателями. Федя купил один экземпляр, поставил на полку. Всё–таки там было и про него. Но читать не стал…
Арина встретила свою любовь через пять лет. Он был заядлым альпинистом, она поняла, что тоже не хочет больше сидеть на месте.
— Очень рада за тебя, Ариша! — шепнула Тоня на свадьбе. — Вы красиво смотритесь вместе!
— А ведь всё началось с маринованных огурцов в трехлитровых банках! — улыбнулась Арина. — Как же хорошо, что ты тогда позвонила, Тонька! Спасибо Богу, ну и Фёдору.
— А еще изобретателям сотовой связи! — Антонина чокнулась с подругой и пошла танцевать…
Фёдор приткнулся к секретарю Сонечке, та пригрела одинокого мужчину, обогрела и женила на себе. Он говорит, что очень счастлив, но иногда видит во сне своих девочек, а еще наволочку с оленями и разбитый телефон, просыпается в неясной тревоге, остаток ночи сидит потом на кухне, пьет чай из чашечки с «Мадонной» и ест покупной зефир. Соня не против…