На дороге угукала сигнализацией чья–то машина, соседки, усевшись на лавке у подъезда, обсуждали жизнь, как она есть; на площадке малышня возилась в песочнице, а дворник дядя Коля усердно поливал клумбы под присмотром всё тех же старушек с лавочки.
— Николай! Хризантемы! Хризантемы–то не полил как следует! Вот сам бы рассаду вырастил, высадил сюда, тогда бы знал, как поливать! — заворчала Елена Андреевна, жительница из пятого подъезда длинного, двадцатиэтажного дома. — Да–да! Вот так! Лей, они, мои голубушки, водичку любят!
Николай лил, кидая между губами туда–сюда папироску, а женщины на лавке затянули: «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» Пели стройно, даже красиво, раскачивались чуть–чуть в такт мелодии, закрывая глаза и кивая головами.
— А вот и наша Таня… — прервала песню Тамара Петровна, кивнув на идущую по тротуару от остановки девушку в тёмных очках. — Добрый вечер, Танечка! Как дела? — громко поинтересовалась Тамара, но Танюшка только пожала плечами и, юркнув в черноту подъезда, исчезла с поля зрения соседки.
— Ну чего там у неё? Как? — Тамара Петровна наклонилась к уху Елены Андреевны. — Всё так же?
— А то! Наша Таня громко плачет. Очень, я вам скажу, громко! — поправив сползшую с коленок блестящую лакированной кожей сумочку, вздохнула женщина. — Так иногда жалко её, сиротку…
Танька жила в квартире на шестом этаже одна, занимая просторную трёшку, доставшуюся от бабушки. Родители Татьяны давно переехали в Питер, решив, что там, «на берегу пустынных волн», им будет спокойнее, дочери звонили редко, быстро справлялись о здоровье, успехах на работе, сетовали, что не могут приехать, и прощались, быстро положив трубку. Если не успевали, то Танька начинала жаловаться на жизнь, а именно на то, что нет в ней счастья. И были эти брошенные в космос вопросы: «Ну почему я такая? Что во мне не так? Вон, у всех кто–то есть, а у неё, Тани, никого…»
Мать особо дочь не утешала. Ей казалось, что та, как вампир, тянет из неё соки, и после таких разговоров, душных, муторных, женщина была вся выжатая, как лимон. Даже прогулка по Невскому проспекту и любимое мороженое не спасало.
Поэтому родители немного дистанцировались от Тани, желая сохранить своё спокойствие…
Таня была человеком легко влюбляющемся, тающим от любого ласкового взгляда. Нет, она не прыгала в объятия к первому встречному мужчине, что улыбнётся ей в метро, да и себя соблюдала, руки распускать никому не позволяла, но чувство влюбленности в ней возникало на раз–два и, чуть зародившись, через секунду уже полыхало, разбрызгивая вокруг себя ворох искр. Но чаще всего романы такие длились недолго, молодые люди, погуляв с Таней и поняв, что продолжение банкета будет только после ЗАГСа, быстро исчезали, а Татьяна оставалась с растоптанным сердцем.
И своё разбитое вдребезги сердечко Таня лечила слезами. Она рыдала ночи напролёт, усевшись в кресло и втащив на колени кота Тимоху. Котейке полагалось мирно сидеть, впитывая в шерсть соленые хозяйкины слёзы и иногда вздыхать, подставив пузо для Танькиных ладошек.
— Ну почемуууу?! Почему опяяять? — вопрошала девчонка у черноты комнаты, прислушивалась, не ответит ли кто… Но нет, темнота была нема, видимо, тоже не знала, «почему оно всё так»… И тогда рыдания, сладкие, упоительные, накатывали с новой силой. Таня сипела, причитала, скулила и охала, всхлипывала, шумно высмаркивалась, снова ревела, а когда это занятие её порядком изматывало, она шла на кухню и стряпала себе нехитрый гамбургер или разогревала купленные в «Диете» котлеты, отрезала большой ломоть хлеба, мазала его маслом, открывала баночку солёных огурцов и ела, качая головой и отводя взгляд то от чашечки, из которой ОН пил, когда был у Тани в гостях, то от тарелочки, с которой ОН, только что потерянный кавалер, ел…
Тимоха всё это терпеть не мог и, получив свободу, улепётывал подальше, забивался под диван и, отвернувшись к стенке, засыпал, дрыгая во сне вытянутыми лапами.
— Тимка! Тимоша, иди сюдааа! — всхлипывал диван, продавленно дрожа и охая пружинами. — Ну куда ты опять ушёл?! Неужели и ты, Брут…
Таня вздыхала, шуршала обёрткой от конфеты и, раскусывая сладкую начинку, смотрела мелодрамы. А потом опять плакала…
Но если бы такие периоды были только Таниным делом, тогда дом на Севастопольском проспекте мирно существовал бы еще долгие годы, но Таня любила рыдать и в ванной. Нальёт себе горячей воды, напустит пены, да так, что та огромными айсбергами плавает по поверхности, а потом, будто шепча, лопается, оседает, как Танина любовь. А девчонка, утонув в белой тоске, плачет о потерянном счастье, клянёт судьбу за то, что так жестока, а родителей, что не покрестили Таньку в младенчестве, теперь, мол, на неё сглаз любой может лечь…
Плакала несчастная громко, перегородки по стояку в ванной были тонкими, так что все соседи в пределах двух квартир снизу и сверху страдали вместе с невезучей Танюшей.
— Опять вроде Танька стонет, — прислушивался муж Елены Андреевны, Аркадий. — Или показалось? — Он наклонял голову, выставляя вперед правое ухо. — Не, точно. Сейчас трель даст.
Таня как по заказу выдавала рулады причитаний, потом затихала, потому что, видимо, подавилась пеной, отхлебывала из бокальчика утешительное белое полусладкое, дальше слышались всплески и шум воды. Это Таня подливала в ванную горячей, чтобы подольше пострадать в комфорте.
— Ох, жалко девчонку! — сетовала Елена Андреевна, прогоняя мужа на кухню. — Тебе смех, а у неё еще одна рана на сердце… Так совсем перестанет верить она в любовь. Страшно даже…
— Ой, не могу! — ухмылялся Аркаша. — Любовь! Они, эта молодёжь, что–то другое за любовь принимают, я тебе скажу. Ну, обжиманцы, ну шёпот при луне – это и у нас было, но ведь и гордость за себя какая–то должна быть! А то, что ни фильм, то она к нему в кровать прыгает, то потом он к ней, потом семьи рушатся… Несерьезно всё, вот и мается Танюха. Дело ей надо, дело такое, чтобы обо всём забыла. И чтобы не она первая на шею вешалась, а парень её добивался. Тогда победа будет ценная, и ей кавалера узнать время будет. Я вот тебя сколько обхаживал, а? Вспомни! Ох и недотрога ты была, страсть как мне это нравилось! — Аркадий притянул к себе жену, крепко обхватил своими мощными руками и, приподняв, поцеловал в тонкие, чуть выцветшие губы.
— Ну пусти, пусти, не до этого теперь. Хотя… — Елена Андреевна поправляла платье, причёску, потом проводила рукой по Аркашиной седой шевелюре, вздыхала и кивала. — Ты прав. Что дорого досталось, то и ценится потом лучше. А эти несерьезные их гулянки только надежду напрасную дают. Сходить к ней что ли? Утешить?
Елена кивала на потолок, туда, где страдала в выходной день Танюшка.
— Да ну! Потом зайдёшь, сейчас не до тебя ей, ванную принимает! — схватив со стола газету и принявшись разгадывать кроссворд, слюнявил кончик карандаша Аркадий. — Так–с, по горизонтали, большая ёмкость для молока… пять букв, Лен. Ну, чего писать?
Елена Андреевна рассеянно махала рукой, уходила в другую комнату. Кроссворды ей эти были скучны, потому что все слова там она разгадывала за секунды… Таню вот жалко, Танечку…
Соседи сверху, Камышевы, к трагедиям Татьяны Шаровой относились более равнодушно.
— Ну, опять завыла! Надоела она! Вот повезло нам… — качал головой Фёдор Камышев, глава семьи. — На прошлой квартире собаки выли, на этой – женщина. Что дальше будет?!
Жена Камышева, Ларочка, закатывала глаза и качала головой.
— Не знаю. Надо подыскать нам что–то другое, тихое. Я позвоню риэлтору! Обязательно! — уверяла мужа Лара. — Мы уедем отсюда! Тебе надо работать, тебе атмосфера нужна, а тут… Словом, не угадали мы с квартирой…
Камышев был вот уже лет десять, как «подающий надежды» писатель, грозился выпустить бестселлер, но пока довольствовался только короткими очерками на исторические темы в ряде газет, куда Ларочка, редактор в издательстве, его устроила внештатным сотрудником. Творить Камышеву было трудно даже в тишине, а уж когда внизу такие соседи, и вовсе нереально. Давно прошли сроки сдачи статьи о быте древних славян, поджимали даты рассказика о детстве Петра Первого, а Фёдор всё никак не мог сосредоточиться… Уж очень красиво плакала молоденькая соседка… Ларка так никогда не делала. Если что не так, то просто губы в полосочку красную стянет, бровку левую приподнимет, глазками стрельнёт, и всё – Камышев у её ног, твори с ним, что хочешь… А вот Танюша — другое дело! Её и утешить надо бы, приголубить, да уж не посмотрит она на Фёдора, он для неё слишком стар…
Шло время, Таня печальной тенью ходила на работу, с работы, здоровалась с Еленой Андреевной, рассеянно слушала про хризантемы, потом, вздохнув, плелась к себе в квартиру. Тимоха, слыша её шаги, бежал в укрытие, но бывал выгнан оттуда или приманен чем–то вкусным, а там уж только держись – опять объятия и вздохи.
Месяца через два Таня стала из тени превращаться в тучу – сказывались вечерние «переживательные» гамбургеры…
— Танюш, а чего с футболкой–то? — как–то, встретив соседку на лестнице, спросила Елена Андреевна. — Вытянутая какая–то…
— Ничего вы, тётя Лена, не понимаете, — пожала плечами девушка. — Сейчас так модно. Оверсайз называется, то есть, всеразмерная вещь.
— Аааа, — растерянно протягивала Елена, которая помнила Таню еще тростиночкой, с крепкими загорелыми ногами и точёной фигуркой. А талия какая была… Многие завидовали! — Да, картиночка симпатичная… Тань, ты это…
— Что, тёть Лен? — лениво оборачивалась Татьяна.
— Ты, если что нужно, заходи, не стесняйся. Ну, там, поговорить, обсудить что… — промямлила соседка.
— Ага.
Танюшка захлопнула дверь, а тётя Лена еще долго повторяла это загадочное слово «оверсайз», вертела потом дома широкие рубашки мужа. Аркаша в последнее время похудел, занялся правильным питанием, зарядку делал. Уже надо было покупать ему одежду на пару размеров меньше… А может и не надо? Оверсайз сейчас, Танька говорит, модно…
Как–то Елена Андреевна, стоя в очереди на кассу в продуктовом и толкая перед собой каталку с товаром, заметила в соседней цепочке покупателей знакомое лицо.
— Маришка? Ты? — окликнула она рассматривающую шоколадки на стенде девушку.
Та повернулась, нашла глазами Елену Андреевну, улыбнулась ей.
— Мариш, ты подожди меня пожалуйста! Нам срочно надо поговорить! — крикнула Елена, стала нервно переминаться с ноги на ногу, раздражаясь медлительности очереди. Но вот наконец и она оплатила покупки. Марина послушно ждала её у стеклянных дверей магазина.
— Здравствуйте, тётя Лена! Ну сколько лет, сколько зим! А я тут случайно, переехала же давно, — выхватив у знакомой сумки, защебетала Марина. — Давайте донесу. Вы домой?
— Домой, Маришка, домой. Беда у нас, понимаешь? Ты, конечно, занятая, я знаю, ты ж в этом… В агентстве работаешь, крутишься, подругу свою совсем забыла… А она… — Елена Андреевна горько всхлипнула, покачала головой.
— Это кого ж? Таню? Да она сама как–то не пишет, не звонит. Ну, я подумала, что тоже дел у человека много, чего отвлекать… Да что там у неё?
— Мариш, ты понимаешь, она страдает, — заговорщицки взяла женщина Марину под локоток, повела вперед, к подъезду. — Ей не везёт в любви, она мучается, сама себя изводит. Так плачет, уж так плачет, душа рвётся. А что она с собой делает – это вообще караул. Скоро на неё вообще перестанут обращать внимание. А помнишь, какая девка была… Мммм…
Марина хмуро пинала мыском ботинка камешки на тротуаре. С Таней последние полгода она как–то не общалась. Да, дружили когда–то, ещё в школе, потом тоже созванивались, дни рождения вместе отмечали, а потом тихо распалась их дружба. Говорят, что это от изменений в жизни. У каждой свои мысли, работа, новые связи, знакомства. Немногие могут сохранить детскую дружбу, будучи взрослыми. Но уж очень испуганной выглядит Елена Андреевна! Что там Танька начудила?
— Всё плохо, говорите? Ладно, позвоню. Не сегодня. На днях, — буркнула Марина.
— Нет, золотко, ты не звони, ты её навести. Я хочу, чтобы ты на неё посмотрела. Она теперь… Как там… Оверсайз… — Елена Андреевна сунула Маринке упаковку халвы. Помнила, видимо, что ещё девчонкой Маришка её очень любила. — Вот, держи, подсолнечная, свеженькая, я всегда в одном и том же месте покупаю, продавца знаю.
Марина смущенно покачала головой.
— Ну ладно вам, тёть Лен, и без халвы зайду! Ну что? Подняться с вами? Сумки помочь на этаж дотащить?
— Нет, у нас лифт, у нас удобства, ты же знаешь. Я дальше сама. А на тебя я очень рассчитываю, Мариночка. Спасать надо девочку нашу! Спасать!..
Маришка подождала, пока женщина скроется за дверьми подъезда, поглазела на Танины окна, зашторенные, какие–то мрачные, потом, прищурившись, заметила на подоконнике кухонного окошка Тимошку. Она помнит его ещё котенком, веселенький такой был, мелкий, а сейчас раздобрел, пушистым шаром сидит, смотрит. Интересно, а он узнал Марину? Вряд ли…
Раньше у Тани было много цветочных горшков, Тимка вечно их сбивал лапой, Таня ругалась, гонялась за хулиганом–персом по квартире, а теперь голые, пустые подоконники выглядели как–то уныло и казённо.
— Да что ж там с тобой? — покачала головой Марина и, посмотрев на часы, поспешила на остановку. У неё впереди еще пара встреч…
… Услышав дверной звонок, Таня лениво потянулась, потерла лицо, прогоняя вечернюю дремоту, тоскливо вздохнула и, сунув ноги в тапки, прошаркала в прихожую.
— Кто там? — Таня уставилась в «глазок». Моргнула, посмотрела снова.
— Священная инквизиция. Открывай, Танька! — раздался женский голос, потом кулачки забарабанили в дверь.
— Чего? Бред какой–то… — Татьяна открыла, уставилась на стоящую с пакетами Марину.
— Ну что?! Не узнала? Богатой буду! Привет, подруга! Впустишь? Ты что, забыла? Сегодня день нашего знакомства! — закричала радостно Марина, бросила на пол сумки и обняла мягкую, расплывшуюся Таню.
И правда… Они познакомились в мае, тогда Марину привели знакомиться с учителем класса, в котором ей предстояло теперь учиться, а Таня в тот день была на трудовой практике, драила в кабинете полы и расставляла стулья. Марина, пока родители о чем–то беседовали с педагогом, познакомилась с Танюшкой, помогла ей, потом вместе рисовали мелками смешных зайцев на чистой доске.
— Не узнала… Мариш, проходи… Я, честно говоря, не ждала…
Тане, кажется, даже стало стыдно за свой расхлябанный вид, она собрала на шее ворот вытянутой футболки, втянула живот и расправила плечи.
— Ну ничего! Зато я ждала. Вот, тебе подарок! — в руках Татьяны появился пакет. — Кружевное, очень нежное, из нашего дома моды…
Марина только сейчас поняла, что с размером подаренного пеньюарчика как–то не угадала. Это раньше Таня была 44–46, а теперь…
— Ах вот что имела в виду тётя Лена… Оверсайз… — прошептала Марина.
— А ну и что! — закричала вдруг Таня, отвернулась, закусив губу. — Я всё равно страшная, я никому не нужна! Никому, понимаешь? Все от меня уходят, а я каждый раз как будто из пистолета стреляюсь. Какая вам всем разница, как я выгляжу?! Толстая, худая, причёсанная или растрёпанная… Я всё равно одна, как была, так и теперь есть. Даже мама от меня уехала подальше. А вы только цокаете языками, мол, располнела, мол, одежда не фонтан! А какое вам всем дело? Вы… Вы…
Она всхлипнула, вытерла ладошкой слёзы, текущие по пухленьким щечкам.
«Нет, пока ещё есть шанс! Есть, она не совсем потеряна для общества! Ну, малость поправилась, ну, бровки домиком стали, тоскливый взгляд… Но это можно исправить!» — думала Марина, а вслух сказала:
— Тань… Ну извини, Танюш, просто дел много, замотались все. Ну что ты… Ты даже очень хорошая, очень… А пойдём на кухню, я твоего любимого мороженого принесла. Праздник всё–таки…
Марина быстро бросила на вешалку ветровку, скинула кроссовки, сама вынула из обувницы тапки, свои, кремового цвета с вышитыми васильками на мысочках. Хранит их Танька, значит, не в ссоре подружки, тут что–то другое…
Под ноги Марине бросился Тимоха, стал ластиться, всё задирал мордочку, будто улыбался даже.
— Привет! Привет, милый! И я тебя люблю! Тань, а чего он так вырос–то?! Уже размером с бычка!
Польщённый Тимоха гордо потянулся, выставив передние лапы, выгнул спину и поклацал коготками в комнату. Кот знал, что сегодня он в качестве носового платочка не понадобится.
Разложив продукты, подруги толкались у стола, резали, раскладывали по тарелкам овощи, будто действительно собрались что–то праздновать.
— Ну, Тань, что стряслось–то? Я же вижу, что всё не так. Что произошло, а? Ну хорошо же всё было, работа тебе нравилась, вон, квартира какая… Что тогда?
Таня бросила в раковину нож, которым собиралась нарезать хлеб, села на стул, вытерла руки прямо о футболку и, пожав плечами, прошептала:
— Я никому не нужна, Марин, понимаешь? Ни–ко–му… Он так и сказал, когда бросал меня, что, мол, я ему надоела и вообще я никому не буду нужна… Да, так и сказал…
Марина обернулась, села на корточки рядом с подругой, положила ладошки на её пухлые коленки.
— Кто так сказал?
— Вадим, —вздохнула Таня.
— Чего? Не Виноградов ли? Таня, ты пугаешь меня!
— Виноградов… Мы встретились год назад на новогодней вечеринке, он как будто даже был восхищён мной. Я подумала, что второй раз у нас склеится… Я так старалась, перекрасила волосы в его любимый цвет, а потом он сказал, что такой ему не нравится, я одевалась так, как он хотел, смотрела эти тупые шоу по телевизору, чтобы нам было о чём говорить, ведь он кроме них ничего не смотрит… Я пропустила балетный сезон, а ты знаешь, Маринка, как я люблю балет, но Вадим его ненавидит. Я сидела с ним, а он меня бросил…
— Таня, ты совсем ку–ку?! Вы ж разбежались еще в десятом! Ты же знаешь, что он подлый, наглый и самовлюблённый мужлан! Зачем он тебе был нужен?
— Мне было приятно, что такой мачо обратил на меня внимание. Думала, второй шанс… Я совсем перестала верить в себя, Мариш. Таю от любого взгляда…
— Это весна, детка. Это пройдёт. Ну и что он там тебе наговорил?
Маринка протянула Татьяне заправленную салатом тарталетку.
— Ну, если одним словом, то я неудачница, которая рождена тащиться по обочине дороги.
— Ерунда! Вадим никогда такого бы не сказал, мозгов не хватит. И это не одно слово! А обочина дороги, между прочим, это романтично. Сколько путешественников шли, ехали на велосипедах по обочинам, некоторые даже поставили рекорд. И знаешь, они были счастливы! Почему? Не спрашивай, я так скажу. Ну вот, Тань, понимаешь, они делали это для себя, просто потому, что они есть, и они ценны сами по себе!
— Но он сказал, что я никому не буду нужна! Никому! Я плесень, Марина! — Таня привычно скуксилась, всхлипнула, стала тереть глаза.
— Нет, это он плесень, потому что грызёт и портит всё, к чему прикоснётся. А ты просто бедная маленькая девочка, которая хочет, чтобы ей сказали, что она самая лучшая.
Таня заревела ещё громче. Тимоша испуганно заглянул в кухню, но Марина кивнула ему, мол, всё под контролем.
— Ну иди сюда, Танюха! — Марина обняла подругу, стала укачивать её у себя на коленях, как ребёнка. — Послушай, ты самая–самая, ты звёздочка, солнышко, котёночек. Ты красивая и очень нежная. Я до сих пор храню те цветы из фоамирана, которые ты сделала на моё пятнадцатилетие, я помню, как ты поёшь под гитару, как умеешь печь курник и клеить обои. Вспомни, Танька, как мою квартиру залило, пока родители были на даче, и мы с тобой вместе бегали по магазинам, искали обои, а потом разводили клей и мучались с этими рулонами! Вспомни, как ты тогда сказала: «Нет ничего веселее, Мариш, чем клеить обои с подругой!». Так давай в твоей жизни поклеим новые обои, детка! Новые, хочешь в цветочек, хочешь, в крапинку. Только такие, чтобы тебе самой нравилось. И не смей возражать. Так, у тебя же с паспортом всё в порядке? И долгов нет?
Таня испуганно помотала головой.
— Отлично. Звони начальству, отпрашивайся на неделю, ты летишь со мной. Мне нужна ассистентка, моя помощница заболела.
— Я в отпуске, — буркнула Таня. — А куда мы летим?
— Абхазия, душа моя. У нас там фотосессия, новая коллекция одежды. Пять девочек–моделей, ты, я, визажист, пара ребят из разнорабочих и портниха. Водопады, море, самшитовые рощи, мандарины и ты, Танька, новая ты. Ну как? Хороший из меня рекламщик?
— Не поеду, Марин. Без меня уж как–нибудь. У меня кот! — схватила Таня Тимоху за шкирку, как утопающие хватаются за соломинку. Она вдруг представила, как разденется перед этими моделями, покажет, как разъелась, как нелепо выглядит её тело по сравнению с их…
Кот возмущенно взвизгнул, задрыгал лапами, потом смиренно повис, приготовившись слушать рыдания хозяйки.
— Ну, Тимку заберет пока моя мама, дай ей Бог здоровья. Они поладят. Правда, у мамы еще Матильда, двухлетняя кошечка. Как думаешь, Тимоша умеет быть галантным? Ты умеешь, да?
Марина обхватила кота за морду, ткнулась в его мокрый нос.
Тимка мяукнул весьма неопределённо.
— Нет, Я стесняюсь. Нет–нет! Совершенно плохая идея. Я тут посижу. Я обещаю, что причешусь, буду гулять и перестану плааакать! — захныкала снова Таня и уже не могла остановиться. Теперь ей уже было жалко тех дней, когда она губила себя, и теперь не может даже выйти на пляж…
… Они долго ещё сидели в тёмной гостиной. На комоде плясал искрами по стенам светильник–ночник. Блёстки в нём то всплывали вверх, то опадали, подобно звездному дождю. Таня вынула из ящика альбомы с фотографиями, Марина принесла чай.
— Мама же поэтому от меня уехала, да? Что я неудачница и надоела ей? Она всегда говорила, что устала от моего нытья, что хватит уже это терпеть… А я просто ждала, что она скажет, какая я у неё умница…
Таня перелистнула страницу альбома. Там с большой красочной фотографии на неё смотрела выпускница школы Татьяна с золотой медалью на ленточке. А рядом, поджав губы, стояла её мать. Тогда она узнала, что дочка будет поступать не туда, куда хотела семья…
— Я думаю, что твоя мама просто завидует тебе, — покачав головой, ответила Марина. — Она, судя по всему, так всегда старалась всем угодить и сделать так, как хотят от неё другие – муж, свекровь, начальник, — что себя и вовсе потеряла. А у тебя есть шанс прожить жизнь так, как ты хочешь!
Таня удивленно уставилась на подругу.
— Ты думаешь? — прошептала она.
— Уверена, детка…
Марина уехала утром. Таня пообещала ей собрать себя и чемодан…
Неделя в Абхазии пролетела для девчонок незаметно. Переезды, съемки, перекусы «на коленке», опять переезды, песок, море, галька, аромат сосен и шашлыка, пьяные от птичьих трелей, залитые бордовыми красками закаты, мягкие, точно на кошачьих лапах крадущиеся рассветы и купания в еще прохладном море… Странно, но девочки–модели совсем не обращали внимания на Танину неказистость, на лишние складочки и неидеальные пропорции, они просто жили рядом с ней, признавая право Таньки на бытие, уважая её и смеясь вместе с ней над шутками гида.
Марина, вся в работе, вообще как будто была не здесь, только вечерами, когда все кадры перекинуты на ноутбук, а оттуда – в хранилище где–то в космических просторах интернета, она сидела, положив ноги на парапет веранды, потягивала апельсиновый сок и улыбалась, глядя, как Таня стоит, жмурясь под лучами уходящего солнца.
В один из таких вечеров Маринка осторожно встала, взяла со стола камеру и направила его на Татьяну…
— Извините, Марина, — Арут, куратор съемочной группы, подошёл как–то к фотографу. — А ваша подруга, Татьяна, она замужем?
Он смутился под пристальным Маринкиным взглядом, хотя никогда не опускал глаз, если разговаривал с женщиной.
— Нет, она свободна. Но сейчас её лучше не трогать.
— Почему? Она потеряла близкого человека? — тихо уточнил Арут, статный, красивый мужчина с чуть заметной проседью в волосах, хотя ему было всего тридцать два. Три года назад в горах был обвал, отец попал под завалы, Арут так и не смог вытащить его… С тех пор виски мужчины поседели…
— Ну, скажем так, она сейчас очень уязвима и чувствительна. Я бы не хотела, чтобы вы дали ей напрасные надежды, а потом распрощались на границе. Ей это противопоказано.
— Я понял тебя, Марина. Я не стану ничего портить.
Арут кивнул и ушёл. Он никогда не появлялся на пути Тани, старался даже не заговаривать с ней, хотя мог бы пригласить в путешествие, показать самые красивые места своей родины, угостить виноградом с плантаций матери, свозить высоко в горы, чтобы посетить забытые храмы и заброшенные замки… Мог бы, но не стал. Он приносил ей только цветы. Каждый день клал их у дверей её номера рано утром и уходил…
Таня видела, как мелькает его фигурка между пихтами в саду отеля, как исчезает за воротами. Девушка улыбалась и, сладко потянувшись, пила утренний кофе…
Группа вернулась в Москву, когда погода в городе совсем испортилась, с неба, только что выплюнувшем самолет на посадочную полосу, лил холодный дождь, ветер срывал с шеи платки и тянул из рук сумки. Таня, схватив Маринку за руку, побежала к такси.
— Ну вот и дома… — протянула она.
— И хорошо. Через полторы недели едем в Приэльбрусье. Ты подумай, может с нами? — улыбнулась Марина. — У тебя же еще отпуск не закончился?
— Я, честно говоря, устала от вашей аппаратуры, Маринка. Если только в качестве моральной поддержки, — пожала плечами Татьяна, видя, как приближается за окошком дом, где жила Маринина мама.
— Ну и это сгодится. Ладно, поднимайся за Тимохой своим, и созвонимся.
Маринкина мать передала котофейку из рук в руки.
— Вот ваш мальчик, очень даже хороший парень. Матильда его признала, — улыбнулась женщина. — Привозите ещё!
— Спасибо мамуль. Вот, тебе тут мёд, там всякие вкусняшки, как просила. Я завтра ещё заеду, хорошо?
Марина чмокнула маму в щёку, сунула ей в руки огромный пакет и помчалась с Таней вниз по лестнице, чтобы такси не уехало, не дождавшись пассажирок…
Марину высадили раньше, Таня поехала к себе домой. Решили созвониться на днях, когда разгребут домашние дела…
Таня, зайдя в квартиру и выпустив Тимошу, вдруг захотела ремонта. Всё менять! Всё! Цвет стен, штор, ковров, даже сервизы захотелось новые. А ЕГО чашечку и тарелку она, сложив в пакет, выбросила в мусорное ведро.
Тимоха настороженно наблюдал за хозяйкой из–под дивана.
— Что такое, — как будто спрашивал он, — что с тобой?
— Ничего, Тимка. Я родилась просто. Сама у себя родилась. А ты у меня самый лучший котяра на свете!
Татьянка подхватила кота на руки и подбросила его так, что тот, растопырив все четыре лапы, улетел под потолок, потом, приземлившись, благосклонно потёрся о Танькины ноги, мол, и ты у меня самая–самая!..
Татьяна развернула ремонт на следующий же день. Ничего масштабного, всё делала сама, благо, был и опыт, и силы, и желание. Камышевы к тому времени съехали, Елену Андреевну с мужем шум у соседки не беспокоил.
От процесса покраски стен в гостиной девушку оторвал телефонный звонок.
— Таня, ты? — кричала в трубку Марина.
— Нет, это не я. Это Эдита Пьеха.
— Отлично! — хохотнула Марина. — Танька, ты победила!
— Где? В конкурсе самой толстой ассистентки?
— Нет же! Я сделала фотосессию с тобой, пару видео, где ты такая миленькая! Ну там, в Абхазии. Я без твоего ведома, ты уж прости, направила работу на конкурс, успела в последний день… Вот, пришли результаты. Ты победила, Танюшка! Ты простишь меня?
Марина замолчала, слушая, как в трубке всхлипывает Таня.
— Простишь? Мариш, ты самая лучшая у меня, слышишь?! Ты…
Говорить она уже не могла, было так радостно и хорошо, будто действительно заново родилась Таня, Таня Шарова, девушка, которая нужна прежде всего самой себе. Ну и Тимохе. Куда ж он без неё!
Таня вечером посмотрела это видео. Она там, такая симпатичная, уютная в своём сарафанчике, стоит у перил веранды, солнце ласкает её лицо, плечи, стекает потоком тепла к ногам… Потом Татьяна, запыхавшаяся, с веснушками по обгоревшему носику, тащит наверх, на гору, аппаратуру, девушке тяжело, но она здесь такая живая, естественная, какие уж там размышления о никчёмности своего существования?! Дойти бы до вершины… Дальше Таня стоит у водопада. Восхищение и ужас от многогранности и бескрайности существования написаны на её лице, чувства заставляют блестеть её глаза, в них отражается лазурит водного сияния…
Таня здесь была самой собой, она жила и цвела молодостью, природной нежностью и простотой, какие бывают только у тех, кто любит самих себя, дорожат своим бытием. Она победила – себя, прошлое, маму, которая твердила ей, что всё в Тане не так… Она выплыла на поверхность, забралась в лодку и теперь плывёт к рассвету, у неё впереди всё будет отлично!..
… В августе под Таниными окнами остановился «Фордик», Арут аккуратно вынул из багажника огромный букет роз и пошёл к подъезду.
— И куда же вы, молодой человек, направились? К кому? — поинтересовалась Елена Андреевна, поправив на носу очки.
— К Татьяне я, к Шаровой. Не знаете, дома ли она? — вежливо ответил Арут.
— Дома, только что с работы пришла. Идите, идите! Ой, букет какой! Ой, букет! — закачались на лавочке старушки, точно тюльпаны под ветерком. — Девочки, дверь–то подержите!
Тамара Петровна с готовностью вскочила, открыла дверь.
— Спасибо! — улыбнулся им мужчина и пошёл к лифту…
… — Арут? Вы? — удивленно замерла Таня, застыв в прихожей.
— Татьяна, это вам. Я просто хочу, чтобы вы знали, я восхищен вами, тобой, Танюша…
Танька зарделась, что маков цвет, засмущалась, а Тимоха, пройдя мимо неё, уже во всю обнюхивал гостя. Хороший гость, сразу видно, будет Танечка с ним счастлива. Арут улыбнулся и пожал плечами. Таня улыбнулась в ответ. Она была счастлива.
P.S. Посвящается моей сестре и всем женщинам, которые переживают непростые времена. Тут и не посоветуешь, что лучше — чемодан и самолёт или тихий, уютный вечер в обнимку с подругой… Пусть просто каждой из нас станет легче, пусть на душе светит солнце. Держись, Иришка, всё будет хорошо!